Трехтысячелетняя загадка

Шафаревич Игорь Ростиславович

«Тяжёлые жертвы, которые еврейский народ понёс в результате произвола гитлеровцев в Европе, ещё более подчёркивает необходимость для евреев иметь своё собственное государство и справедливость требований о создании самостоятельного еврейского государства в Палестине».

Руководители советской политики надеялись приобрести в лице Израиля рычаг для влияния на Ближнем Востоке или же по инерции следовали тенденциям мирового еврейства. СССР был одним из первых государств, признавших Израиль. Известно, что в начавшемся арабо-израильском конфликте СССР вначале снабжал Израиль оружием.

Но тут выяснилось, что ЕАК играет некоторую самостоятельную роль, отличную от запланированной для него коммунистической властью. Он оказался центром, притягивавшим национальные чувства евреев СССР. Туда поступали сотни писем с призывами активнее помогать Израилю: одни настаивали на разрешении ехать в Палестину, другие предлагал и собирать деньги для помощи Израилю. Тогда это было нечто совершенно неслыханное: человек, имевший отдалённого родственника за границей или получивший оттуда несколько писем, и то уже был уязвим. А ведь вся работа ЕАК была известна НКВД хотя бы через секретарей Комитета. На это наложилось ещё то, что посла государства Израиль Голду Меир приветствовали в Москве толпы евреев (обычно при посещении ею синагоги). Сама же Меир всегда придерживалась проамериканской ориентации, которую вскоре приняла и вся политика Израиля. Выяснилось, что советское еврейство считает возможным активно поддерживать политику, отличную от политики коммунистической власти.

Как позже стало известно, и сам ЕАК ещё раньше уже сделал шаг в этом направлении. Ещё в конце войны, в 1944 г., он направил письмо в Правительство, предлагая создать в Крыму еврейскую советскую социалистическую республику. Именно этот термин употреблялся, так что явно подразумевалась республика, равноправная Украине или Казахстану, по советской Конституции имевшая право на отделение (не говоря ужо своей компартии, правительстве и т. д.). Это тоже был неслыханный поступок в тогдашней жизни. В среде руководителей ЕАК уже «делили портфели»: в президенты новой республики прочили Михоэлса и т. д. (но не сохранилось, судя по тому, что мне приходилось читать, слухов о будущем «первом секретаре», т. е. новое государство не планировалось по шаблону советской республики). Всё это было прямым нарушением основного принципа коммунистической власти: «решения передаются только сверху вниз». Власть, только что выигравшая страшную войну, чувствовала себя всесильной и не могла уступить. Но по всем её действиям видно, с каким трудом (или страхом?) она шла на конфронтацию. Сначала было постановление Политбюро о роспуске ЕАК с очень характерной припиской: «Пока никого не арестовывать». Потом начались аресты руководителей ЕАК. Михоэлс, по-видимому, был убит агентами МГБ, причём официально его объявили жертвой транспортной аварии. Уже более 20 лет политическое устранение в СССР такой декорацией не обставлялось. Выяснилось, что председателя Коминтерна Зиновьева или Председателя Совнаркома, наследника Ленина, Рыкова можно попросту расстрелять. А поступить так с актёром Михоэлсом слишком опасно. Казалось бы, по поводу Михоэлса Сталин мог повторить свой вопрос: «А сколько дивизий у Римского папы?» Но в какой-то другой иерархии Михоэлс оказался опаснее и весомее Рыкова. Та же печать осторожности, не свойственная коммунистической государственной машине, лежит на всём «деле ЕАК». Следствие велось больше трёх лет, суд состоялся лишь в 1952 г. Всё следствие несёт следы какой-то скрытой борьбы сил, чего раньше (в деятельности ЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ) заметно не было. Летом 1952 г. Верховный Суд прерывает следствие с тем, чтобы отправить дело на доследование. Но решение, видимо, уже было принято в Политбюро. Суд состоялся, но длился два месяца (а не несколько дней, как обычно). Подсудимые могли свободно задавать друг другу вопросы и оспаривать показания. Но участь их была предопределена, все члены ЕАК, кроме одной женщины, академика Л. Штерн, были приговорены к расстрелу (13 человек). По другим делам, связанным с этим, было расстреляно ещё 10 человек. Всего репрессировано 110 человек.

Можно себе представить шок, испытанный коммунистическим руководством, когда оно обнаружило, что «неразрывная связь», соединявшая его с еврейством, существует лишь до определённого предела. Оно столкнулось с силой, от которой оно раньше себя не отделяло и границы влияния которой определить не могло. Так, жена Молотова Жемчужина (Карповская) оказалась очень близкой Михоэлсу, стало известно, что он называл её «хорошей еврейской дочерью» и сравнивал с библейской Эсфирью. Надо перечитать «Книгу Эсфири»,чтобы оценить значительность такого сопоставления. С другой стороны, о жене Ворошилова (Голде Горбман) её родственница рассказывает:

«Когда возникло государство Израиль, я услышала от Екатерины Давыдовны фразу: „Вот теперь у нас тоже есть родина“. Я вытаращила глаза: это говорит ортодоксальная коммунистка-интернационалистка!»

(И значит, Советский Союз, как тогда говорилось, «родина трудящихся всего мира», для неё родиной не был!)

И, наконец, одним из расстрелянных членов ЕАК был Лозовский (Дризо), в течение войны глава Совинформбюро, зам. министра иностранных дел. А за сыном сотрудника Лозовского Шамбергом была замужем дочь Маленкова, на сестре же Шамберга был женат Лозовский. Как тогда часто бывало, Шамберг-старший написал письмо в ЦК, в котором заверял, что ничего о «шпионско-националистической» деятельности Лозовского он не знал. А Маленков развёл свою дочь с Шамбергом-младшим. Но видно было, что тут образовались связи, разрывая которые, надо было резать по живому телу.

После этого началась «кампания против космополитов», закончившаяся «делом врачей» и оборвавшаяся со смертью Сталина. Эти-то действия и являются обычно основаниями для утверждений, что после войны в СССР утвердилась «политика антисемитизма» и даже готовился план «депортации евреев в Сибирь». Такой взгляд очень трудно согласовать с тогдашним реальным положением в стране.

Прежде всего, неправильно интерпретировать «дело ЕАК» как акцию, характеризующую особую антиеврейскую направленность тогдашней советской политики. Это «дело» следует рассматривать на фоне всей тогдашней жизни. Например, приблизительно в то же время развёртывалось «Ленинградское дело», в котором криминалом считалась, видимо, некоторая «русская ориентация», хотя выражена она была гораздо слабее, чем «еврейская ориентация» в деле ЕАК. Речь шла о предложении некоторой группы крупных партийных деятелей создать компартию РСФСР, перенести её ЦК и Совмин в Ленинград. Главной фигурой среди обвиняемых был Вознесенский, член Политбюро, долгое время единственный 1-й заместитель Сталина как пред. Совмина. Вознесенскому приписывают мобилизацию советской промышленности во время войны и организацию её восстановления. И тем не менее, Вознесенского в отличие от Михоэлса можно было судить и расстрелять. Кроме Вознесенского, были расстреляны Капустин, Кузнецов, Попков, Родионов и другие, а всего было репрессировано около 2000 человек. Если рассматривать «дело ЕАК» как яркое проявление «сталинского антисемитизма», то «Ленинградское дело» надо было бы считать столь же ярким проявлением сталинской русофобии.

На самом же деле, в обоих случаях режим стремился взять под контроль некоторые национальные импульсы, допущенные им во время войны в пропагандистских целях. Эти действия составляли лишь элементы в цепи мер, предпринятых после войны для консолидации победившего и укрепляющегося коммунистического строя. Сюда же относились законы об укреплении колхозного строя, ужесточение идеологического контроля: в науке (биология, история), культуре (литература, музыка) и т. д. Но теперь всё больше и больше весь этот фон, определявший реальную жизнь, игнорируется и остаётся как будто одно жестокое подавление ростков еврейского национального сознания, иногда интерпретируемое даже как продолжение «традиции погромов и кровавого навета». В действительности число репрессированных по «Ленинградскому делу» было, видимо, значительно больше, чем по «делу ЕАК». Причём в первом случае речь шла о людях, всерьёз принявших тост Сталина «за здоровье русского народа» и аналогичные тогдашние действия. Во всех же известных мне случаях людей, арестованных в связи с «делом ЕАК», жертвы, хоть ни в чём и не были виноваты, но с точки зрения тогдашней власти нарушили основные неписанные законы, явившиеся абсолютными: например, публично приветствовали Голду Меир при посещении ею синагоги, или дружили с иностранными корреспондентами и т. д. Т.е. с точки зрения уже укрепившегося (и ещё укреплённого выигранной войной) коммунистического режима, якобы претендовали на экстерриториальность.

Тем не менее, режим не прибег к обычной тактике массового террора не только против людей, нарушавших его неписанные законы, но и «с запасом», против целых слоёв, способных таких людей породить. Явно было, что имеются какие-то трения, но совершенно нового типа, ещё не встречавшиеся в истории коммунистического режима.

Напомню факты. В газетах появилось выражение «космополит» (часто с прилагательным «безродный»), которое, как всем было ясно, связывалось с еврейским происхождением. Пожалуй, трудно остановить тождество этих двух понятий: «космополит» — «еврей» имея в виду тот смысл, который вкладывался тогда советской прессой). Чувствовалось, что термин «космополит» никакие применим, например, к Кагановичу, Мехлису, Говарду Фесту или Иву Монтану. Скорее, термин «космополит», в его тогдашнем употреблении, можно расшифровать как «еврейский националист, действующий противоположно интересам и политике партии». Космополитам приписывались попытки оказать разлагающее влияние на патриотизм советских граждан, ослабить целостность и прочность советского строя, заражая советских людей буржуазной идеологией, очернить историческое прошлое входящих в СССР народов. С другой стороны, понятие «космополитизма» понималось иногда и шире его еврейского аспекта. Так, многие научные теории, вроде теории странствующих сюжетов Веселовского, были осуждены как «космополитические». Одновременно в газетах появлялись статьи другого типа — фельетоны уже не политического, а бытового уровня, где описывались жульнические махинации какого-нибудь дельца с подчёркнуто еврейским именем и фамилией.

Проводились и практические действия, имеющие целью перевести некоторых евреев с их влиятельных должностей на менее влиятельные. Я знаю собственно один пример: снятие нескольких евреев с должностей заведующих кафедрами, а также перевод нескольких других из Москвы на работу в провинцию.

Наконец были произведены аресты. Была арестована группа врачей, обвинявшихся во «вредительстве» — умерщвлении под видом лечения ряда партийных вождей и в покушении на жизнь других, в том числе Сталина. Большинство этих врачей были евреи, но среди них было несколько русских. Однако, еврейский аспект этой акции был подчёркнут обвинениями в связях с еврейской благотворительной организацией — «Джойнт». Это дело было прекращено сразу после смерти Сталина. Все присуждённые к заключению в лагеря по делу ЕАК, а также находившиеся под следствием по другим делам были освобождены.

Газетная кампания, увольнения, аресты, расстрелы… На первый взгляд, перед нами типичная сталинская чистка — вроде гонений на «вредителей-статистиков», «троцкистов», «правых уклонистов», вроде чистки в армии и в советском аппарате в 1936-37 гг. и т. д. Однако, присмотревшись внимательно, сразу убеждаешься, что здесь какое-то совсем другое явление. Совсем другой характер имели перемещения: из заведующих кафедрой университета — не на лесоповал, а в заведующие сектором института Академии Наук или другого института. Перевод на работу в провинцию не носил характер грубой ссылки, преддверия ареста. Соответствующее лицо вызывалось в Министерство, где ему, как правило, предлагали отправиться в какой-нибудь далёкий город, вроде Владивостока. Но дальше начиналось нечто в других случаях невозможное: это лицо отказывалось, выдвигало свои условия, и после долгих переговоров соглашалось перейти на работу куда-нибудь совсем недалеко, например, в Серпухов или Коломну, куда можно ездить из Москвы. Ещё более показательна была атмосфера, окружавшая тех, кто оказывался жертвой подобных мер: не созывались собрания, где их обличали бы во всех возможных грехах, а их коллеги каялись бы в потере бдительности, от них не отворачивались знакомые, на новой работе к ним относились безо всякой подозрительности. Странным образом, атмосфера была наполнена уверенностью, что никакая катастрофа здесь не грозит.