Шрифт:
Часть первая
Я возвращалась домой из магазина и тихо радовалась тому, что по крайней мере два часа смогу спокойно поработать. Моя старенькая «шкода» еще бегает, дети, слава богу, здоровы, обед и ужин на сегодня есть, все у меня, кажется, хорошо. И припарковаться во дворе удалось без проблем. Правда, в подъезде было тесно от наставленной там мебели. Кто-то, похоже, переезжает, и заняты оба лифта. А переться пешком с такими сумками на девятый этаж просто нет сил. Но тут, к счастью, маленький лифт приехал
— Алло!
— Валерия Константиновна?
— Да, слушаю вас.
— С вами говорит классный руководитель вашей дочери…
Сердце упало.
— Что с Катей? Где она?
— Не волнуйтесь, с ней все в порядке, она на уроке физики, но мне необходимо с вами поговорить. Вы сейчас никуда не уходите?
— Нет, я только что пришла.
— Тогда позвольте, я к вам загляну, у меня сейчас нет урока и…
— Да, пожалуйста. Простите, мы ведь не знакомы?
— Да, я в этой школе недавно и еще не успела… Я буду у вас через пять минут.
Что же такое учудила Катька, если классная руководительница идет ко мне, а не вызывает меня в школу? А, скорее всего это очередные школьные поборы… В школе сейчас говорить об этом, по-видимому, небезопасно, вот ее и обязали ходить по квартирам. Да, похоже, все именно так. Катька у меня девочка спокойная, и вряд ли что-то отчебучила. И тут раздался звонок. На пороге стояла молодая женщина, лет двадцати восьми, миловидная, не похожая на училку, и, кстати, Катька о ней хорошо отзывалась. Только вот я забыла, как ее зовут.
— Здравствуйте, — улыбнулась она, — Валерия Константиновна.
— Простите…
— Анна Дмитриевна.
— Очень приятно. Хотите кофе?
— Если можно.
— Да-да, проходите на кухню.
Я включила кофеварку.
— Валерия Константиновна, вы, верно, теряетесь в догадках, зачем я к вам явилась. Дело очень неожиданное. Ко мне вчера подошла Катя и сказала, что не желает больше носить фамилию Лощилина, и просила переправить в журнале Лощилину на Муромцеву.
— Что?
— Не хочет больше быть Лощилиной. Вот так.
— Господи, бред какой-то… А вы что?
— Я сказала, что это не в моих силах, что она должна прежде всего поговорить с вами. Она с вами не говорила?
— Нет. Я вчера очень поздно вернулась. А сегодня утром было некогда… Нет, она ничего не говорила и вела себя совершенно нормально.
— Понимаете, двенадцать с половиной лет, возраст опасный. Катя девочка на редкость развитая, умная. Должна быть какая-то причина… Мне не показалось, что это просто каприз… и я сочла необходимым поставить вас в известность. Это тревожный симптом… Но я просила бы вас не говорить Кате, что я приходила к вам. Она мне доверяет, и я…
— Понимаю. Я ничего ей не скажу. Но она как-то объяснила, почему вдруг?
— Она сказала, что до нее дошла кое-какая информация об отце и она не желает носить его фамилию. И это все. Знаете, Валерия Константиновна, мне кажется, вам следовало бы согласиться с этим ее пожеланием. Если вы просто напишете заявление, мы будем считать Катю Муромцевой.
— Да, возможно, вы правы, но я должна понять…
— Простите за нескромный вопрос. Катя видится с отцом?
— Нет, причем она сама не пожелала. Он исправно платит алименты, но они вот уже четыре года не видятся.
— Простите, может быть это не мое дело. Но что послужило причиной? Поверьте, это останется между нами. Но мне важно знать. Дети в таком возрасте… Катя очень способный ребенок и вообще, как мне кажется, она сильная личность и вряд ли из-за пустяка…
Она с каждой минутой нравилась мне все больше, эта училка. Она и вправду беспокоится. Это не показуха. Она какая-то настоящая.
— Дело в том, что четыре года назад погибли моя сестра и ее муж, у них остался сын, четырехлетний малыш, и я, естественно, взяла его к себе. А муж этого не хотел… Мы расстались. А Катька, до того боготворившая отца, вдруг заявила: «Мама, он предатель! И слабак! Если взрослый мужчина бросает жену и дочь из-за четырехлетнего сиротки, значит, он просто ждал повода. И нечего о нем жалеть!»
— И это в восемь лет? — ахнула училка.
— Я сама была в шоке.
— Извините, Валерия Константиновна, а ваш муж…
— Бывший муж, — поправила я ее.
— Да-да, разумеется. Он ведь, кажется, писатель, и даже довольно известный?
— Да. Но причем здесь это?
— Я думаю, Катя прочитала что-то о нем в Интернете. А ведь это может оказаться неправдой…
— Я поговорю с ней. Обязательно.
— Валерия Константиновна, может, это праздный вопрос, но я…
— Спрашивайте!
— В кого Катя такая?
— В деда. Тот тоже был такой… максималист, в чем-то упертый… Но очень сильная личность. А я нет. Да и отец Катькин совсем другой. Скажите, а вы… как вам удается в нынешней школе быть такой…
— Какой? — улыбнулась училка. Улыбка была прелестная.
— Настоящей.
— О, спасибо вам! Просто я по призванию учитель. Очень люблю детей, мне с ними интересно, а ваша Катя незаурядная девочка. И я очень рада, что мы с вами нашли общий язык. И вместе сумеем помочь ей преодолеть этот кризис. Ну, спасибо за кофе, мне пора. Я оставлю вам свой телефон, на всякий случай…
— Спасибо вам огромное. Я еще не встречала такого отношения к детям. Спасибо!
Она ушла. И тут же зазвонил телефон.
— Лерка! Ты уже видела эту мерзость? — закричала в трубку подруга Рита, живущая в Израиле.
— Ты о чем?
— Какой же все-таки Димка подлец! Скотина!
Вот оно!
— Да что он сделал?
— Разразился интервью… Да каким! Вот что, спрашивается, ты ему плохого сделала? Племянника родного не бросила? А он… У меня слов нет!
— Да что он такого наговорил?