Трещины
Шрифт:
Воспоминание об этом всегда задевает Хеймитча за живое. Он помнит, что это было поспешное бегство, и не может не укорять свою напарницу за то, что взяла с собой картины и косметику, совершенно забыв о действительно полезных вещах. Быть может, он и привык к ее укоряющим взглядам, но к подобной опасной легкомысленности он никогда не сможет привыкнуть.
Как и к трещинам на ее нарисованном лице.
– Это были очень хорошие краски, - жалуется Эффи, указывая на картину. – Я покупала ему лучшие краски, самые дорогие. И они все, - обводит рукой всю комнату, заставленную картинами, -
Не только Китнисс везде видит трещины.
…
У Джоанны на фотографиях слишком белое лицо. Струйка крови из уголка губ кажется черной. У Джоанны открыты глаза. Рука с длинными пальцами пытается сжимать что-то, чего уже нет. Топор – последнее из того, что создал Бити. Первое из того, что Бити создал специально для Джоанны.
– Ей отрубили голову ее же топором, - доверительно сообщает Плутарх, когда Капитолий выходит на связь с Дистриктом-4. Связь совсем плохая, по маленькому экрану то и дело пробегают помехи, изображение кривится и трескается. Наверное, повреждены какие-то провода. Наверное, повреждены не просто так.
– Ты знаешь, кто это сделал, - бросает резко Койн, и смотрит с экрана на спокойную, замершую Китнисс. – Ты знаешь, что только ты сможешь его остановить.
Когда связь прерывается, Китнисс смеется. Громко, запрокидывая голову, и пальцы ее намертво сжимают подлокотники кресла. Хеймитч дает ей выпить из высокого бокала, Эффи нервно стучит каблуком, но не возражает. Эффи теперь старается молчать, и большую часть времени проводит в той части дома, из которой сделала импровизированную картинную галерею. Бродит среди картин человека, который затопил Панем кровью новой революции, который издевается над ними всеми с помощью фотографий их мертвых друзей.
Китнисс морщится, но пьет алкоголь. Спиртное попадает на губы, трещинки начинают саднить, но в голове впервые за долгое время наступает долгожданное молчание. Вакуум. Тишина. Потрескавшаяся, но почти что мертвая, без лишних помех на линиях связи.
– Они хотят, чтобы ты вернулась, - говорит Хеймитч медленно, и качает головой.
– Нет, - Китнисс мотает из стороны в сторону головой. – Они знают, что он придет за мной. Им лучше, чтобы я была подальше от них. От Капитолия.
– Ошибаешься, девочка, - подает голос Эффи. – Они хотят, чтобы ты вернулась и начала сражаться с ним. А ты вместо этого сидишь здесь, в ловушке, и ждешь, когда тебя настигнет один из твоих кошмаров.
Впервые за долгое время она говорит так долго. А потом, ничего не добавив, не дождавшись ни возражений, ни согласия со сказанным, резко поднимается с места, и выходит из комнаты. Даже в стуке ее каблуков Китнисс чувствует не злость, а отчаяние.
Вечером она наблюдает за тем, как мнется перед закрытой дверью в картинную галерею Хеймитч. Долго не может постучать. Поднимает руку, затем опускает. Медлит. Прислушается, но из комнаты не доносится ни звука. Затем просто поворачивает дверную ручку и заходит.
И закрывает за собой потрескавшуюся от времени дверь.
Китнисс рассматривает из соседней комнаты стену, покрытую переплетением трещин, и уходит в свою комнату. Ложится на кровать, поверх одеяла, и всматривается
Ей снится, что кожа на ее руках вся покрылась трещинами.
Но утром ничего не меняется.
…
Кошмары сбываются.
…
Пит стоит на пороге комнаты, когда она открывает глаза. В руках у него топор, на острие которого, разумеется, нет уже никаких следов крови. Китнисс садится в постели, Пит переступает порог комнаты. И молчит.
Китнисс представляет его растрескавшиеся картины. Трещины теперь видны еще лучше – в трещины забилась кровь. Капли крови оказываются и на потолке, и на стенах. Безмятежные глаза Эффи Бряк изучают трещины на лице Хеймитча. Глаза Хеймитча, к счастью, закрыты.
Воображение рисует картинку за картинкой. Но Пит продолжает молчать. В ее фантазиях они всегда встречались по-другому, но сейчас Китнисс не уверена, что это – не ее фантазия, а реальность. Поэтому ей приходится встать, подойти к нему ближе, коснуться подушечкой пальца его потрескавшейся щеки.
И улыбнуться.
– Попался.
…
Новая трещина делит мир на «до» и «после».
…
Она прошлась по землям Панема огнем. Он затопил выжженные земли кровью своих врагов.
Трещины на их лицах сливаются в один причудливый узор. Китнисс жалеет, что не умеет рисовать, и не может перенести этот узор на бумагу.
…
Джоанна рассматривает фотографии с неподдельным интересом.
– Я неплохо выгляжу мертвой, - на губах ее играет довольная усмешка. – Но мне не хочется проверять так ли это на практике.
…
Бити создает теперь только огнестрельное оружие. Он остается в Дистрикте-13, там же, где, по словам Капитолия, был убит Питом Мелларком. Вместе с умерщвленным с особой жестокостью Гейлом (на деле оправляющимся от огнестрельных ранений после встречи с повстанцами Капитолия) они работают над новым оружием. Эффи, приехавшая туда же с коллекцией картин, годовым запасом туалетной воды и вечно хмурым Хеймитчем, вносит в их модели свои ценные предложения. Не стоит и упоминать о том, что чаще всего эти предложения связаны с цветом и формой, и почти никогда не берутся в расчет создателями, умеющими делать заинтересованные лица, и думать при этом о том, что будет на ужин.
Джоанна достает всех, кто сражается в рядах сопротивления новому режиму, оказавшемуся слишком похожим на режим прежний. Она не меняет свой топор на лук, и носит в нагрудном кармане сложенную в четыре раза фотографию, на которой ее голова отделена от тела. Фотографию она показывает всем, кто попадает в пределы ее видимости, и жаждет добраться до Плутарха Хевенсби, потому что Китнисс запретила убивать кому-либо Альму Койн.
Пит продолжает говорить. Дистрикты один за другим переходят на сторону сопротивления, повстанцы присягают на верность тому, кого стараниями нового Капитолия считали хладнокровным убийцей. Питу удается достучаться почти до всех, а тех, кто остается холоден к его словам, убеждает вид держащей его за руку Китнисс Эвердин.