Третье яблоко Ньютона
Шрифт:
— Ричард, ваш доклад слишком, как бы правильнее выразиться, лаконичный. Мы оба с вами знаем, что Барбара порочный человек. Это надо ясно показать и президенту банка, и Москве.
— Мария, если бы это было уголовное расследование, все было бы по-другому. Да, материала, который в принципе может оказаться компрометирующим, много. Но я же не могу бездоказательно утверждать, что за этим материалом кроется коррупция. Людей, которые писали Барбаре мейлы типа «посоветуй, как лучше сделать такой-то проект», я допросить не могу. Давали они ей деньги или нет? Кто это может сказать? Делать предположение, что скорее давали, чем нет? Это, простите, будет наивно. Вы же сами запретили мне опрашивать кого-либо за пределами банка. Я мог бы к ее мужу своего сотрудника
— Чушь какую-то несете, Ричард. Как это я могла допрашивать клиентов банка! Мы же не полицейский участок. Вы, именно вы, Ричард, обязаны так проанализировать собранный материал, чтобы было видно, как человек год за годом, сидя в банке, занимался поборами с клиентов банка и делился со своими подчиненными. Ведь вы сами в этом уверены, разве нет? Вот, например, ее собственноручные записи, тут много цифр, стрелок, сокращений, которые наверняка ведут к именам клиентов. А вот на другом листке перечень всех клиентов из России, с которыми банк работал в прошлом году. Зачем она их выписывала? А эти цифры? Может, это деньги, которые она от клиентов получала?
— Да, тут много цифр, надписей ее почерком, это все самые сладкие находки для следователя. Но без доказательств — собственных признаний Барбары, показаний свидетелей, без сопоставления этих цифр с поступлениями на ее счет, эти цифры ничего не стоят.
— Не понимаю почему.
— Потому что это непрофессионально. Знаете, я начинаю понимать, почему вы не стали делать карьеру в частном секторе… Вы хотите, чтобы я делал бездоказательные обвинения. В моих силах лишь обвинить Барбару в том, что, не задекларировав свой офшор на ваших формулярах, она нарушила соответствующее правило. Еще я могу утверждать, что жалоба Серикова имеет под собой основания. Допустим, они действительно говорили о взятке. Но денег-то он ей не платил!
— Но вы же не в суде, вам просто надо выразить свое мнение, что такого рода действия несовместимы с Правилами поведения и недостойны официального должностного лица. Вам же не надо в вашем мнении убеждать судей!
— Мне надо не мнение выразить, а вынести профессиональное суждение. А суждение, что эти записи и цифры означают что-то предосудительное, надо доказать. Мне самому жаль, что я связан вашими правилами. Если бы я допрашивал Барбару, арестовав ее и привезя в полицию в наручниках, все было бы, конечно, по-другому.
— Но ведь не на арестах и наручниках держится ваш авторитет, Ричард. Вы должны найти, как увязать все эти разрозненные записи в единое целое.
— Мария, еще раз повторю: свое мнение и подпись под ним я должен подтвердить доказательствами. Я не могу сделать никаких выводов из этих цифр, так же как и не могу сделать никаких выводов из телефонной книги Барбары. Да, куча имен. Если бы шло криминальное следствие, я бы мог каждого из этих людей допросить. А без их показаний при чем тут ее телефонные контакты? Зачем вам надо, чтобы они обязательно были приведены в приложениях к докладу?
— Как зачем? Это косвенное подтверждение того, что Барбара состояла в преступной связи с огромным количеством клиентов. Тогда и жалоба Серикова смотрится иначе. Эти поборы отражают образ ее действий, modus operandi.
— Я смотрю, у вас в банке все уважают латынь. Похвально. Да, Барбара связана с большим количеством клиентов. Была ли эта связь преступной? Возможно, да. А возможно, и нет. Вы ждете от меня бездоказательных оценок? Это может мне стоить работы.
— Что-то я не понимаю вас, Ричард. Вы — главный следователь CID, [17] сидите и рассуждаете так, будто вы адвокат этой Барбары. Вы что, забыли, для чего вас наняли?
17
Криминально-следственного
— Мария, это переходит все границы. «Для чего меня наняли», подумать только! Меня наняли провести независимое расследование. Мне уже тогда было ясно, если называть вещи своими именами, как вы только что сделали, что у вас была задача не выяснить, нарушала ли Барбара ваши правила, а доказать это. Я это доказал, если в Москве захотят закрыть глаза на то, что жалоба Серикова не выдерживает никакой критики. Сейчас вы, простите, несете чушь. Я юрист, а не сочинитель или моралист, понятно? Я всю жизнь писал обвинительные заключения. Я никогда не писал политических памфлетов и не подряжался этого делать и в данном случае. Эта Барбара вызывает у меня не меньше раздражения, чем у вас. Я вытащил весь возможный негатив: убедительно показал в докладе, что она лжива, ее ответы неправдивы, она не сотрудничала со следствием, потому что у нее на это, несомненно, есть причины. Политики, думаю, будут способны принять однозначное решение. Какого рожна вам еще надо?
— Хорошо, если вы отказываетесь давать оценку каждому факту, я настаиваю, чтобы вы, по крайней мере, в приложениях привели весь собранный материал. В совокупности он дает гораздо более яркую картину. Что же касается ваших оценок, то вы должны их все же заострить. Не забывайте, что это не просто расследование. Всем этим фактам будет дана еще и политическая оценка. Наши акционеры, в Брюсселе, например, очень пристально следят за этим процессом.
— Не думайте, что я не понимаю политической составляющей. Но настаиваю, что это должно быть юридическое заключение, а не политический памфлет…
Они препирались два дня. Доклад удалось существенно заострить. Шуберту было некомфортно. Эх, если бы только он мог посадить эту Барбару в камеру и допрашивать каждый день… Тогда бы у него получился не доклад, а конфетка.
— Madchen, меня не будет два дня, вызывают в штаб-квартиру.
— Во Франкфурт?
— Ну да… Ты тут два дня без меня проживешь?
— Со дня на день должен прийти этот fucking доклад, мне надо будет сразу садиться писать свое опровержение.
— Ты пока готовь структуру, делай черновик. Ведь примерно понятно, что этот Шуберт в нем напишет. А я к концу недели вернусь.
Рольф обернулся быстро, Варя даже не почувствовала его отсутствия. Они с Мэтью встречались теперь по четкому расписанию, ровно через день, она приносила ему кусками свои наработки для обсуждения. В конце месяца счет от Мэтью обещал быть увесистым.
Когда наконец пришел доклад Шуберта, Варя открыла его уже в метро, по дороге к Мэтью. Она обливалась холодным потом, читая про свою жизнь, вывернутую «композитором» наизнанку. Он приводил фрагменты ее мейлов, выдержки из ее публичных заявлений. Все вне контекста, все свалено в одну кучу, подобрано и перемешано так, что делает ее монстром. И конечно, чудовищные выводы. А этот огромный том приложений, к чему это? Там все ее счета, все телефонные контакты, имена всех строителей, которых она нанимала для ремонта, счета за отели, за лыжного инструктора, фотографии дома ее приятеля из Милана. К чему это? На эти данные не было даже ссылок в самом докладе! Он что, по весу свою работу сдавал, что ли? Она входила в здание на Чансери-лейн, думая только о том, как не разрыдаться, сохранить лицо перед Мэтью. Как только Шуберт посмел написать такое! Ведь это оберточная бумага, в которую упакован холодный полый ноль. Надутый Шубертом до размеров мистификации, от которой Москва содрогнется. [18] Но ведь не об этом же говорить с Мэтью.
18
Практически дословная цитата из пояснений к роману «Околоноля» анонимного «русского пионера» Натана Дубовицкого.