Третий фланг. Фронтовики из будущего
Шрифт:
Сидя у себя в кабинете, майор госбезопасности Михаил Викторович Старчук прокручивал заново события нынешнего дня, не задавшегося с самого утра. Сначала жена прожужжала все уши о том, что супруге (где она слово-то такое услыхала) такого важного начальника (любит она подчеркнуть, что ее муж занимает очень серьезную должность, и сколько ей ни говорил держать рот на замке, не понимает, что доболтается, заберут из-за ее длинного языка, одно слово – дура) негоже так скромно одеваться. Меха ей подавай, а то, что за эти меха можно на лесоповал попасть, это она
Как оказалось, вызывал его сам товарищ Берия. Старчук Лаврентия Павловича знал достаточно давно, еще до того, как тот стал наркомом, поэтому отношения складывались нормально, да и сам Михаил Викторович был не дурак, лишний раз старался не давать поводов для критики. Работу свою делал хорошо, иногда даже слишком. Но, как говорил товарищ Ежов: «Ты, Старчук, как собака, если вцепишься, не оторвешь». Сегодня Берия был явно не в форме, что-то его сильно беспокоило. Хотя нарком и старался держаться подчеркнуто по-деловому, майор госбезопасности чувствовал внутреннюю напряженность начальника.
— Товарищ Старчук, вы у нас один из лучших следователей. Если мне не изменяет память, еще в Гражданскую, вместе с товарищем Менжинским начинали.
— Так точно.
— Поэтому решили вас подключить к этому делу. Дело, как вы, товарищ Старчук, понимаете, не простое, иначе бы вас к нему не привлекали. Предупреждаю сразу, все материалы дела являются сверхсекретными, отчитываться будете лично мне и только мне. Я не буду вам объяснять, что это значит. Все дела, которые ведете сейчас, передайте товарищу Арцимовичу. Исаак Соломонович уже в курсе. Теперь будете заниматься только этим вопросом. «Ох, не нравится мне, когда Лаврентий Палыч так говорит. Нутром чую – хлебну я говна с этим делом. Такое же чувство было, когда Ежова снимали, думал, все, скоро придут. Но обошлось, а скольких посадили, а кого-то и совсем… Да, что-то сердце щемит. Правильно врач говорил, курю много. А если не курить, так совсем с ума сойдешь».
— Михаил Викторович, вы о чем задумались?
— Это я так, чуть отвлекся.
— Сейчас отвлекаться некогда, война на дворе. Павлов вон отвлекся… Пока он соображал, немцы Минск взяли. «Шуточки у него, эта история с Павловым (и не только с ним) до сих пор многим спать спокойно не дает. Сами все прохлопали, а командующего Западным фронтом козлом отпущения сделали. Хотя он тоже хорош! Какой он, на хрен, генерал, полком командовать и то бы не доверил».
— Вот в этой папке предварительные материалы. Ознакомитесь и приступайте, не тяните. Как говорил Владимир Ильич: «Дело архиважное!» Кстати, забыл предупредить, к арестованному никаких мер физического воздействия не применять. Нам не признание, нам – правда нужна. Все, идите, завтра в девять – ко мне с докладом. И отчет напишите по специальной форме для Него.
При этом лицо наркома стало очень серьезным. Видно, боится Сталина. Оно и правильно, Хозяина должны бояться.
— Все, свободны, идите, работайте. «Что-то странное творится, ох, не нравится мне все это. Не иначе опять какие-то игры затеваются. Ладно, это не нашего ума дело. Пойду к себе».
Кабинет, ставший почти родным за годы работы. Что же тут такое,
— Здорово, Семеныч, из сто второй приведи ко мне. Да, «А-Вэ-тридцать два-семнадцать», ну, не знаю, на час, может, на два, а там как пойдет. Ты же знаешь, это дело такое.
Старчук прикурил папиросу и стал ждать, когда приведут арестованного. Сколько их прошло через его кабинет за эти годы. Кто их считал. И все говорили, что не виновны, их оклеветали, а сами показания писали на друзей и знакомых, причем большинство добровольно, даже особо и бить-то не приходилось, хотя некоторые оказались упертыми. Его на расстрел ведут, а он кричит: «Я не виновен, партия во всем разберется, да у меня друг в ЦК, он вам устроит». Даже и не знал, что этот друг сам его фамилию в расстрельный список вписал. И так тоже бывало.
Мысленный монолог прервал громкий стук в дверь.
— Вводите.
Как-то соседка зашла, дверь была открыта. Она постучала для приличия, а я возьми, да и ляпни по привычке: «Вводите». Соседка чуть сознание не потеряла, теперь больше не заходит.
Вошел молодой высокий парень, рост почти под два метра, худой. Темные волосы, серые глаза.
— Значит, ты будешь Медведь Олег Евгеньевич.
— Да.
— Да, гражданин старший следователь. Привыкай к порядку. Одичали там в лесах совсем.
— Мы в лесах фашистов били, а вот что вы тут делаете? Морды в тылу отъедаете, пока там ребята гибнут?
— Ты меня тылом не попрекай. Я в Гражданскую повоевал, на три войны хватит. Знаешь, что нельзя применять к тебе специальные меры, вот и рот открываешь, все вы такие смелые. Ладно, посмотрим, как ты запоешь через недельку. Фамилия, имя, отчество?
— Там написано!
— Там много чего написано, ты настоящую говори, пока по-хорошему спрашиваю.
— Я уже все рассказал, а для особо тупых все написал, можно перечитать, если с первого раза не дошло.
— Значит, сознаваться не хочешь.
— А в чем мне сознаваться? В том, что фашистов громил, или в том, что кровь за Родину проливал?
— За Родину, говоришь, а что же ты, гад такой, в Германию уехал, Родина разонравилась?
— Если бы ты, гражданин старший следователь, видел, что либерасты и дерьмократы со страной сделали, ты бы сам бегом убежал из такой страны. В Германии хоть порядок есть, там тебя полицейский не остановит просто так и не обвинит в том, что ты за ночь с братом «Капитал» написал.
— Во, уже и полицию немецкую хвалишь. Ладно, не хочешь сам рассказывать, я расскажу. Завербовали тебя немцы или сам, сдуру, в Германию жить уехал – это нас не касается. Про твои дела в лесу я наслышан и то, что ты в немецкой форме ходил, и что оружие немецкое хвалил, и танки, мол, у них лучше, и бронетранспортеры есть, и связь хорошая, а русские, мол, кругом дураки. Правильно их немцы бьют, раз они воевать не умеют. Дураков поубивают, а умные останутся. Уж не знаю, решил ты сразу к немцам перейти или потом, но факты, как говорится, вещь упрямая. Против фактов не попрешь. Как говорит учение Ленина-Сталина: «Задача Наркомата внутренних дел выявлять любого врага, как бы изощренно этот враг ни маскировался. Это приказ партии, а приказы не обсуждаются, а выполняются».