Третий иерусалимский дневник (сборник)

Губерман Игорь Миронович

317

Вампир не ленится скитаться,

чтобы, прильнув незримой пастью,

чужой энергией питаться,

чужими мыслями и страстью.

318

Мне наружный мир неинтересен,

сузилась души моей округа,

этот мир субботен и воскресен,

мы

совсем чужие друг для друга.

319

Свои серебряные латы

ношу я только оттого,

что лень поставить мне заплаты

на дыры платья моего.

320

Чтобы вынести личность мою,

нужно больше, чем просто терпение,

ибо я даже в хоре пою

исключительно личное пение.

321

Мне кажется сегодня, что едва ли

в одних только успехах наша сила:

откуда бы меня ни изгоняли —

всегда мне это пользу приносило.

322

На долгом вкладе, как поганки,

растут финансы дни и ночи;

и я растил бы деньги в банке,

но есть и пить охота очень.

323

Плодясь обильней, чем трава,

кругом шумит разноголосица,

а для души нужны слова,

которые не произносятся.

324

Всегда при получении письма

кидаю на конверт короткий взор

я с чувством, будто новая тесьма

войдёт сейчас в судьбы моей узор.

325

Я в этой жизни часто ждал —

удачи, помощи, свидания;

души таинственный кристалл

темнеет в нас от ожидания.

326

Какое-то шершаво-беспокойное

сегодня состояние весь день:

не то я сделал что-то недостойное,

не то легла из будущего тень.

327

Не в том беда, что одинок,

а в ощущеньях убедительных,

что одинок ты – как челнок

между фрегатов победительных.

328

У круглого с пор давних сироты —

я этого никак не ожидал —

являются в характере черты,

которые в отце он осуждал.

329

Настолько не знает предела

любовь наша к нам, дорогим,

что в зеркале вялое тело

мы видим литым и тугим.

330

Живя, не грустя и не ноя

и радость и горечь ценя,

порой наступал на гавно я,

но чаще – оно на меня.

331

Застолья благочинны и богаты

в домах, где мы чужие, но желанны,

мужчины

безупречны и рогаты,

а женщины рогаты и жеманны.

332

Напрасно я нырнул под одеяло,

где выключил и зрение и слух,

во сне меня камнями побивала

толпа из целомудренных старух.

333

Во всё, что высоко и далеко,

мы тянемся внести свой личный шум;

порочить и пророчить так легко,

что это соблазняет слабый ум.

334

Порой издашь дурацкий зык,

когда устал или задёрган,

и вырвать хочется язык,

но жаль, непарный этот орган.

335

Я был тогда застенчив. И не злей,

а яростней. И сам собой лучился.

И жаль, что избегал учителей,

сегодня я у них бы поучился.

336

Когда сижу я, кончик ручки

слегка грызя, душой в нирване,

то я не в творческой отключке,

а в склеротическом тумане.

337

У многих авторов с тех пор,

как возраст им понурил нос,

при сочинительстве – запор,

а с мемуарами – понос.

338

Верчусь я не ради забавы,

я теплю тупое стремление

с сияющей лысины славы

постричь волоски на кормление.

339

Чтоб описать свой возраст ранний,

все факты ловятся в чернилах,

и сладок сок воспоминаний,

когда удачно сочинил их.

340

Не зря мы, друг, о славе грезили,

нам не простят в родном краю,

что влили мы в поток поэзии

свою упругую струю.

341

Ничуть не влияет моя голова

на ход сочинительства смутный,

но вдруг я на ветер кидаю слова,

а он в это время попутный.

342

Когда насильно свой прибор

терзает творческая личность,

то струны с некоторых пор

утрачивают эластичность.

343

Творя чего-нибудь певучее,

внутри я мысли излагаю,

но смыслом ради благозвучия

весьма легко пренебрегаю.

344

Сижу и сочиняю мемуары,

сколь дивно протекала жизнь моя.

Как сердце пережило те кошмары,

которые выдумываю я?

345

Я боюсь в человеках напевности,

под которую ищут взаимности,

обнажая свои задушевности