Третья волна

Элвин Тоффлер начал свою карьеру как журналист. Откликаясь на злобу дня, он, однако, не превратился в простого летописца наших дней. За обыкновенными буднями, каждодневными смещениями власти, перипетиями семейной ячейки, метаморфозами политики, потоками информации он стремился разглядеть некоторые общие тенденции социального развития. Не разделяя традиционных представлений о том, что история подпитывается социальными революциями, Тоффлер начал создавать иные историософские схемы.

Так он стал известным американским социологом и футурологом. Но разве его феноменология истории абсолютно неожиданна? Конечно, нет. Можно сказать, что Тоффлер строил свои выводы в русле новейшей американской

социологии, в этом смысле он мало чем отличался от Белла или Бжезинского. Державная нить этой социологии — развитие техники и ее роль в преображении социальных процессов. Тоффлер тоже отдал дань этой моде. Однако в отличие от других социологов он сумел придать своим сочинениям настоящую социологическую основательность. Глобальные тенденции здесь не просто обозначаются. В подтверждение той или иной мысли приводится целый поток фактов, ссылок, цифровых распределений. В арсенале социолога суждения философов, поступки политиков, статистика социальных процессов. Современный читатель найдет в публикуемой работе огромный эмпирический материал, который так нужен политику, социологу, демографу, культурологу и философу.

Однако книга «Третья волна» написана почти два десятилетия назад. Не устарела ли она? Не обветшали ли ее основные положения в потоке новейших утопических, футурологических провозвестий? В какой мере современный российский читатель может довериться феноменологии истории, как она представлена Э. Тоффлером? Разумеется, два десятилетия внесли определенные коррективы в историософскую концепцию Тоффлера. Можно говорить об уточнениях, о расшифровке отдельных положений. Но в главном она сохранила свою актуальность и неоспоримую ценность.

Сто лет назад, по словам Томаса Манна, родилась формула, которая выражала чувство гибели определенной эпохи. И ныне человечество, несомненно, подошло к невидимому рубежу, который отделяет одну эпоху от другой. Мы сегодня можем утверждать, что цивилизация будущего будет радикально отличаться от нашей современной. Не так ли люди эпохи Просвещения с недоумением поглядывали на неких юнцов, которые, облачившись в плащи, отказывались служить в банке ради корысти, идти на государственную службу? Эти юнцы предавались поэзии, стремясь разглядеть за прозой жизни иные, незримые миры. Мало кто мог предвидеть тогда, что именно так начиналась целая полоса в жизни европейского человечества, которую назовут романтизмом. Несомненно, в качестве цели, мобилизующей усилия общества, необходим некий образ будущего. Главные условия разработки такого образа будущего: его формулировка в категориях, близких к сегодняшним настроениям, учет нынешних ценностей. Психологически — моральная установка современного человека — преодоление тех ограничений, которые накладывает на него его собственная культурно — историческая природа.

Французский социолог Жак Эллюль полагает, что интеллектуалы не способны выработать социально полезный и социально эффективный образ будущего общества. Так, например, утопии Кампанеллы, Томаса Мора или Шарля Фурье не сыграли даже ничтожной роли в развитии исторических событий своего времени. В этих утопиях не содержалось и предвидений, которые осуществились бы сегодня.

Размышления современных интеллектуалов о будущем — это скорее всего лишь материал для дальнейших раздумий. Они фактически не определяют цели, к которой, как к своему будущему, должно стремиться общество. В антиутопиях типа оруэлловской или кафкианской, на которые ссылается Тоффлер, отмечаются опасные для человечества тенденции социального развития, но поскольку авторы этих мрачных прогнозов не видят путей преодоления выявленных ими негативных тенденций, то нарисованные картины «повисают в воздухе». В конце XX в. возник своеобразный бум утопий. Одновременно встал вопрос: можно ли в принципе угадать грядущее? Следует ли пытаться каким — то образом блокировать утопическое сознание? Ведь их социальное значение отрицательно. Они не приносят добра человечеству. Достаточно людям воспринять предписания, содержащиеся в утопиях, серьезно, как результаты оказываются катастрофическими. Преступления, совершенные капитализмом в эпоху либерализма, во многом объясняются той серьезностью, с которой в ту эпоху была принята фигура Робинзона Крузо. Позднее попытки реализовать учения Этьена Кабэ и Шарля Фурье сыграли большую роль в том, что социализм не получил достаточного развития.

Разработка утопии всегда представляет собой бегство от действительности. Это занятие легче, чем второй вид деятельности интеллектуалов по предвидению будущего —

подсчет вероятностей того или иного пути социального развития. Подсчет этот, в свою очередь, также не содержит четко сформулированной картины будущего. Он устанавливает лишь ряд возможных рациональных альтернатив в отношении будущего, которые совсем не обязательно совпадут с самим реальным будущим.

Однако Тоффлер отказывается именовать свой прогноз утопией. Дело в том, что утопия — это безоблачное будущее. Хотя американский футуролог изо всех сил пытается декларировать философию оптимизма, он предупреждает: новая цивилизация столкнется с серьезными проблемами. Все проблемы и не перечислишь. Проблемы личности и общества. Политические проблемы. Проблемы справедливости, равенства и морали. Проблемы новой экономики, в первую очередь проблемы занятости, благосостояния и самообеспечения. Тоффлер предвидит, что рождение новой цивилизации вызовет бурю страстей.

Вместе с тем американский социолог не считает свой прогноз и антиутопией. Так называется в художественной литературе и общественной мысли течение, которое переносит в будущее пессимистические представления о социальном прогрессе. Антиутопия решительно отвергает любые попытки искусственно сконструировать справедливый общественный строй. Таковы сатирические произведения Дж. Свифта, Вольтера, M. E. Щедрина, Г. К. Честертона. В XX в. антиутопия возрождается: Е. Замятин «Мы», О. Хаксли «Этот прекрасный новый мир», «Обезьяна и сущность», Дж. Оруэлл «Ферма животных», «1984», А. Кестлер «Мрак в полдень», Л. Мамфорд «Миф о машине» и т. д. Во всех этих произведениях будущее трактуется как время тотального насилия над природой и личностью человека.

Несмотря на то что Третья волна бросает вызов человечеству и таит в себе опасности — от экологической катастрофы до угрозы ядерного терроризма и электронного фашизма, — она не является кошмарным продолжением индустриализма. Свой жанр Тоффлер именует «практопией». Чем же утопия отличается от практопии? В последней нет безмерной идеализации. Это описание более практичного и более благоприятного для человека мира, нежели тот, в котором мы живем. Но в этом мире, в отличие от утопии, есть место злу — болезням, грязной политике, несправедливости.

Мир стоит на пороге грандиозных социальных перемен, технических и культурных нововведений. Глубинное и поразительное по своим следствиям развертывание потенциала техники оказывает воздействие на все стороны социальной жизни. Меняется не только содержание труда, в десятки и сотни раз возрастает его производительность. Существенные преобразования происходят во всем строе культуры и современной цивилизации. Микроэлектронная революция увеличивает мощь человеческого интеллекта. Технологические новшества оказывают влияние на социальную структуру общества. По существу, рождается новый цивилизационный уклад, в котором принципиально иной будет сфера труда, управления, досуга.

Стремительное возвышение техники как фактора социальных преобразований актуализирует сложный спектр мировоззренческих вопросов. Что такое техника как феномен? Каковы формы и пределы ее воздействия на человеческое бытие? В чем проявляется общественная обусловленность техники? Является ли она благом для человечества или таит в себе непредвиденные роковые предопределения?

Идея технических мутаций, оказывающих многомерное воздействие на социальный процесс, давно уже получила признание в современной философии и социологии. Наиболее последовательно ее развивают Д. Белл, Дж. Грант, Э. Тоффлер. В своих основных работах американский социолог проводит мысль о том, что человечество переходит к новой технологической революции, то есть на смену Первой волне (аграрной цивилизации) и Второй (индустриальной цивилизации) приходит новая, ведущая к созданию сверхиндустриальной цивилизации. Вместе с тем, как уже отмечалось, Тоффлер предупреждает о новых опасностях, социальных конфликтах и глобальных проблемах, с которыми человечество столкнется на рубеже двух веков. Чем же отличается «концепция волн» от традиционных, в частности марксистских, представлений? Любой историософ, независимо от собственной политической ориентации, обнаруживает, что в истории происходят всевозможные катаклизмы, которые далеко не всегда сопровождаются мирным течением событий в целом. Понятие «философия истории» ввел Вольтер. Фактически оно восходит к античности. Хронологически же философия истории начинается исследованиями Геродота и Фукидида о силе исторического движения, затем идет через Полибия к целостному пониманию Посидиния и нравственно — политическому — у Плутарха.