Тревога

Как это меня занесло в "Сакту" в столь поздний час? Обычно работаю до обеда. Ну, изредка случается и работёнка в вечерние часы, но тогда возникают всякие осложнения. Человек так странно устроен: вечером настороженный, а в первой половине дня - уверен в своей неприкосновенности. Пацаны лет двенадцати, право, привыкли получать в ухо и с утра, а дядьки и тётки, хер знает почему, считают, что мужчина моих лет на улице в утреннюю пору - смирный

*

До шестого класса я был мелким хилячком. В раннем детстве хворал хер его каким сердечным недугом. Я, честно, считаю, что никаким. Так или иначе, мать меня сторожила безмерно. Мальчишечке нельзя было бегать, надрываться и в таком духе. Короче, в шестом классе я остался последним в осеннем кроссе. Той же осенью вышла стычка с неким акселератом из четвёртого, который был на пару весовых категорий выше и поставил меня на место. Потом я денёк-другой подумывал о самоубийстве, но решился на что-нибудь более разумное. Купил гантели, эспандер и по вечерам выжимал из них пользу. А по утрам поднимался в шесть и бегал.

Это было сущим мучением. Я не умел бегать трусцой. Каждое утро выливалось в решительное состязание с прежним личным рекордом. После пробежки лицо покрывалось красными и белыми пятнами, а пульс не унимался до полудня.

Невзирая на косой подход, результаты росли. Осенью я боролся с километром, одолевая его марафонским шагом. К весне уже полюбил трёшку. В седьмом перешёл на шесть. Восьмисотку весной отскакал в группе классных лидеров, слегка шокируя Папика (так мы величаем физрука). В восьмом и девятом по утрам отстукивал шесть или девять, по настроению, в этом году по выходным баловался пятнадцаткой, а однажды зимой ради понта сбацал марафон за три с половиной часа.

Из гантелек тоже вышел толк. Уже весной шестого класса моё тело, к моему удовольствию, стало по виду маленьким подобием мужчины.

В седьмом я пошёл заниматься боксом. Результаты сильно поднимали самосознание. В тренировках нас делили не по возрасту, а по весовым категориям - следовательно, мои сопернички в основном были моложе, и шансов у них оказывалось немного. Поскольку физуху я форсировал не только на тренировках, как большинство, то уже весной удачно стартовал в мелких турнирах, а в дружеских боях после тренировок нередко одолевал сверстников значительно тяжелее меня.

В школе я тщательно скрывал как тренировки по боксу, так и занятия дома по утрам и вечерам. Приходилось сочинять всяческие небылицы, почему не пойду с чуваками хапнуть пивка или отчего братец мне губу расквасил.

В восьмом вышла словесная перепалка с неким девятиклассником в курильне, то бишь сортире. Он не был мал, но мягкий, с вялыми движениями и общеизвестный слабак. Хотя я был ростом ему едва до ушей, но не мог усомниться в своём превосходстве. Он, в свою очередь, видимо, размечтался, что малый восьмиклассничек - ровно то, что док прописал, чтоб показать, кто здесь мужик. В приступе остроумия мСлодец указал, что духам не дело отправлять естественные надобности в месте, где курят деды.

Я знал, что значит унижение, когда тебя публично побивает кто моложе, хотя бы и крупнее. А если еще и мельче - так подавно!

Я не причиню такое другому. Мне не будет чем перед собой гордиться. Но уйти молчком тоже нельзя было: рядом тусовался весь цвет моего класса.

– Не бери в рот таких плохих слов, а то описаешься, не стянув штанцев!

Так мы словесно ёрничали в восьмом. Где-то в седьмом потекла волна остроумного стильчика: людям сулили не в рыло, по морде или зубам, а говорили: "Я тебя сильно ударю по лицу". Ходили не поссать, а "помочиться". Не собирались раздавить или заглотнуть пузырь, а "выпивали бутылку". Некоторое время это всем казалось вусмерть прикольным, но в начале восьмого я заметил, что наши чуваки просто так говорят: это прижилось, никто над этим уже не смеётся. Зато какое веселье вызвало то, что я под влиянием вышеизложенного наблюдения однажды пригрозил: "Врежу по морде!"

Так вот, мил читатель, ответная фраза хиляку из девятого являлась никаким не достижением. Можно было сказать намного лучше, особенно если бы удалось так, чтоб все над ним ржали. Но так уж вечно получается: хорошие ответы приходят, когда поезд уже ушёл. Так иль сяк, канцелярская сентенция явно прихлопнула его задор. Стало быть, в тот миг он уже сожалел о своем наезде. Однако тут-то одноклассники взялись взбадривать его в надежде увидеть, как ихний хилячок размахивает лапками. И он делал удар - если это так можно назвать. Я просто увильнул. Он бил ещё. Я отбил. И вдруг это показалось для меня выходом. Я прыгал вокруг него, блокировал и издевался: "Толстяк! Когда надоест грести, скажи!"

Он унялся. Девятиклассники смеялись. Гул прервал знакомый голос: "Ньютон - хиляк!"

Ньютон - это я. Раньше я был профессором, ибо меня гоняли по всяким олимпиадам математики и физики, по конкурсам истории и языков, притом мой отец - доцент вуза. Но "профессор" - никакое не прозвище: это нарицательное. В седьмом классе я обрёл свой глубоко индивидуальный титул "Ньютон", который весельчаки порой еще разукрашивали именем и отчеством "Исаак Фёдорович".

– Кто это сказал?

На самом деле, я прекрасно слышал, кто. Потапыч. Лидер нашего класса по всем делам (помимо контрольных, где лидировал я), как это полагается самому физическому акселерату с большим отрывом. Он был высок, широк как медведь, а при всём при этом - очень ловок, ас по всем спортам, хотя ничем не занимался и травил свой молодой организм класса с пятого. Он, как обычно, стоял посреди девятиклассников, ибо со сверстниками вне уроков мало общался. И среди девятых, после отсева лучших кадров по итогам восьмого, он был бесспорным лидером.

Потапычем величали медведя в каком-то мультике, и Потапыч был настолько похож на Потапыча, что я имел честь прозвать Потапыча Потапычем, что к Потапычу и прилипло (так я говорил в восьмом классе и по сей бел денёк).

– Ньютон - ссака!

Мы с Потапычем были в меру друзья. Притом одноклассники давно уже меня хиляком не считали. И Потапыч никак не мог подумать, что я испугался этого слабака на год старше. То ли моего великодушия он не понял, то ли просто-напросто от скуки натравливал: зрелища ему не хватило, как Ньютон морду бьёт.

Ну не подводить же товарища!

Подошел я к Потапычу и влупил. Прямо в глаз. За секунды его внезапного расплоха я еще попал в нос. Третий удар в лицо он отбил, но я долбанул под дыхло. Как о стену.

Тогда начал он. Хотя его град я исправно отбивал, тот настиг меня сквозь все блоки. Нос хрустнул, костюм и пол-сортира забрызгались моей кровью, но я еще умудрился пару раз въехать ему в зубы, прежде чем упал...

У меня были сломаны нос и пара рёбер, а вместо глаз - фиолетовые бульбы. Выйдя из больницы, я аж две недели ещё нёс свой узор с гордостью: вся школа знала, что мелкий шустряк без человеческого лица - тот, кто офингалил глаз и выбил зуб Потапычу...