Тревожные рассветы
Шрифт:
Опять стало тихо. Кричать уже не было сил.
«Неужели уйдёт?!» — мелькнула отчаянная мысль. И сразу туман рассеялся: нарушитель лежал в той же позе.
Боль в плече начала дёргать, а в голове что-то затикало, как часы.
Лазутчик встрепенулся. Он, наверно, догадался, что я ранен, и терпеливо ждал, когда я потеряю сознание.
— Лежать… — прохрипел я и, стиснув зубы, нажал на спусковой крючок. Одиночный выстрел зловеще, как кнут, хлестнул по воздуху.
«Пусть знает, что я живой… В случае чего, я его уложу… На это у меня сил хватит…»
И вдруг раздался хлопок — зелёная
«Гриша! Сёмушкин!.. Жив, родной…»
Прошло несколько минут. И снова теперь уже красная ракета взлетела вверх.
Я представил себе: раненый Гриша, лёжа на спине, слабеющими пальцами выковыривает из ячейки гильзу, чтобы дать сигнал, и уже мчится к нам на помощь тревожная группа, и выдвигаются соседние наряды…
Теперь я точно знал, что дождусь.
Сознание как бы раздвоилось: одна половина, не отрываясь, следила за нарушителем, а вторая — прислушивалась к собственной боли, которая жила во мне и нарастала.
Гул мотора… Свет прожектора…
«Предупредить надо…» — сквозь забытьё подумал я, опёрся на здоровую руку и, сделав последнее усилие, чужим, визгливым голосом прокричал в ту сторону, откуда бил ослепительный голубой луч:
— Ребята… Он живой… С оружием…
Потом всё закачалось, закружилось: лощина полетела вверх, а звёзды оказались внизу…
В Москве на улице Большая Бронная есть Музей пограничных войск. Когда подрастёт мой сын, я приведу его сюда. Мы пойдём по залам, от экспоната к экспонату, и я буду рассказывать ему о первых пограничниках, ходивших в лаптях по размокшим дозорным тропам, о сражениях с бандами басмачей, о тех, кто принял на себя внезапный удар фашистов… Я буду рассказывать о воинах границы разных поколений. Все они выполнили свой долг. Каждый на своём посту…
И может быть, чуть дольше я задержусь у одного из последних стендов. На нём за толстым голубоватым стеклом лежит снаряжение ликвидированной разведывательно-диверсионной группы: карабины бесшумного боя, пистолеты, ножи…
И если мой сын спросит: «Папа, как звучит выстрел такого карабина?» — Я ему отвечу:
— Представь себе, что кто-то в резиновых сапогах идёт по болоту — чох… чох…
Николай Андреевич Черкашин
«Приказ объявить во всех ротах…»
Памяти ефрейтора Анатолия Реки
Перед майскими праздниками старшина заставы прапорщик Трипутень проверял содержимое солдатских тумбочек. Открывал поочерёдно ящички, распахивал дверцы… На положенных местах пребывали положенные вещи: простецкие электробритвы, флакончики с одинаковым у всех одеколоном «Среди лип», которым торговали в магазине на колёсах, стопочки конвертов с весёлой олимпийской картинкой — других в автолавке не было, подворотнички, запасные портянки, иголки, подсунутые под катушечные нитки… И только в тумбочке рядового Гая уставное единообразие нарушалось объёмистым пакетом, втиснутым к тому же меж двух толстых книжек. Заглянув в пакет, Трипутень обнаружил груду старых глиняных черепков.
— Дежурный! — крикнул старшина, топорща чёрные усы, похожие на мотоциклетный руль. — Гая ко мне! Жив-ва…
И дежурный, предвкушая интересную сцену, ринулся за рядовым Григорием Гаем.
Через минуту перед старшиной, о котором солдатская молва рекла: «Бог создал «отбой» и тишину, чёрт — «подъём» и старшину», предстал щуплый парнишка в свеже-зелёной тропической панаме и с такой же новёхонькой фляжкой на неисцарапанном ремне.
— Що це за цацки? — грозно спросил прапорщик. Дежурный вытянул шею, чтобы запомнить разнос в деталях для пересказа в курилке.
— Это поверхностная керамика. Здесь был древний город, товарищ прапорщик. Это я на кургане за стрельбищем нашёл. Вот это носик масляного светильника. Ему лет с тыщу. А это край вазы…
— Постой, постой… Откуда ты знаешь, что ему тыща лет?
— Так это ж раннее средневековье… — обрадовался вопросу паренёк. — Вот тут, в учебнике «Полевая археология», на фотографии как раз такой же… Вот, смотрите — восьмой век.
— Ишь ты! Похож… Ну ладно. Керамику в тумбочке хранить не положено. Снеси в каптёрку, найду тебе тару… А после ужина сходим на курган. Покажешь, где нашёл…
Дежурный разочарованно вернулся на место. Крутой и неумолимый старшина впервые дал осечку…
Едва солнце тихо и плавно приземлилось в барханах, Трипутень и Гай ушли за стрельбище, на курган. Они долго бродили по сыпучим склонам, пугая варанов, рыхля носками сапог песок, подбирая черепки, складывая самые замысловатые в старую противогазную сумку.
Перед отбоем они сидели в старшинской каптёрке, пили чай и разбирали находки. Были тут и кручёные ручки ваз, и осколки кувшинов, изукрашенные лепными рельефами, и даже маленькое железное ядро, растрескавшееся, словно сосновая шишка. Трипутень дивился почти целой терракотовой игрушке — трёхногому коньку и никак не хотел верить, что игрушке тысяча лет, а то и поболе.
— Та у нас в Дарнице на рынку таких скильки хошь! А Гай больше радовался невзрачной керамической груше:
— Это же сфероконический сосуд! Самый настоящий! У них загадочное назначение, у этих сосудов. Одни учёные говорят, что в них хранили ртуть, другие считают, что это глиняные бомбы, вроде ручных гранат…
— Да-а, хлопец… — вздыхал старшина, — видать, читал ты немало…
— В том-то дело, что мало! А вот в археологический кружок ходил. Во Львове, при университетском музее…
И Григорий с дрожью в голосе рассказывал о Шлимане, откопавшем Трою, о поручике Петре Козлове, открывшем в пустыне Гоби мёртвый город Хара-Хото…
На другой день, выкроив время, они снова пошли на курган, и Трипутень достал из вещмешка сапёрную лопатку.
— Это дело подсудное, товарищ старшина, — забеспокоился Гай. — На раскопки разрешение нужно.
— Та мы лесь-лесь… Копнём на пившишечки… Отута, сбочку… Тильки побачимо, шо там в земле…
Гай не мог сдержать улыбки: этот азарт был хорошо ему знаком.
— Курган наверняка могильный… На глубине в пять-шесть метров захоронен какой-нибудь хан или бек. Лежит весь в золоте и драгоценных камнях…