Три Александра и Александра: портреты на фоне революции
Шрифт:
Впоследствии Грин утверждал, что на него донёс кто-то из друзей-литераторов, возможно, Котылёв. Вера Павловна в это время была в отъезде. Своего мужа она нашла в Доме предварительного заключения. За побег из места прежней ссылки и за проживание по чужому паспорту ему грозила новая ссылка, а то и тюрьма. Прошения на имя министра внутренних дел Столыпина и даже на имя самого государя результата не возымели. 3 сентября постановлением министра внутренних дел Гриневскому было определено быть высланным в Архангельскую губернию на два года.
Пережив первый шок, Вера Павловна твёрдо решила следовать за мужем. Чтобы получить разрешение на совместное проживание, им нужно было обвенчаться. Гриневский подал об этом прошение, на него был
31 октября супруги отправились в своё свадебное путешествие: он в арестантском вагоне, она – тем же поездом в вагоне третьего класса; через Вологду в Архангельск, оттуда на перекладных в Пинегу Мезенского уезда. Деньги на всё – на тёплую одежду, на дорогу и на обустройство – дал отец молодой супруги Павел Егорович Абрамов. Лишь совсем немного Грину удалось выпросить в качестве пособия от собратьев-литераторов.
«Пинега хоть и называлась уездным городом, однако больше походила на село. Главная улица, растянувшаяся километра на два вдоль большой дороги, вторая, более короткая, параллельная первой, и несколько широких переулков, соединяющих первую улицу со второй и с берегом реки, где тоже лепятся домики, – вот и весь город. Посреди города площадь и на ней – церковь, подальше ещё базарная площадь, больница, почта и несколько лавок». Так описывает место ссыльного житья Вера Павловна в своих воспоминаниях. Кругом – бескрайние завораживающие просторы, волчьи леса да комариные болота; зимой – белая морозная равнина в вечных сумерках; летом неугасающий свет северного неба. Среди всего этого над излучиной песчаного речного берега – деревянные дома, несколько сотен местных жителей да три-четыре десятка ссыльных.
Самое подходящее место для духовного совершенствования.
Но Грин не хотел совершенствоваться. Его жена утверждала впоследствии, что, несмотря на редкие попытки Грина уйти в загул, два года, проведённые в ссылке, были лучшими в их совместной жизни. Он, однако, чувствовал нечто иное. В письме редактору журнала «Пробуждение» Николаю Владимировичу Корецкому он сетует: «Я грущу. Я вспоминаю Невский, рестораны, цветы, авансы, газеты, автомобили, холодок каналов и прозрачную муть белых ночей, когда открыты внутренние глаза души <…>. Здесь морозы в 38 гр., тишина мёрзлого снега и звон в ушах…» Ещё более весомое свидетельство угнетённого состояния его духа – малое количество написанного: всего с десяток рассказов за год жизни в Пинеге и полгода в Кегострове близ Архангельска (куда Гриневским разрешили перебраться по их прошению).
Однако надо отметить: среди того немногого, что было написано в ссылке, есть «Жизнь Гнора» и «Синий каскад Теллури». Здесь всё явственнее проступают черты того мира, который в окончательном и совершенном виде будет явлен в классических произведениях Грина. В «Жизни Гнора», рассказе, сюжетно противоположном «Острову Рено» (о человеке, обманом завлечённом на необитаемый остров, вернувшемся к людям через тяжкие испытания и обретшем свою давно утраченную возлюбленную), в финале звучат мажорно-лирические тона, предвосхищающие финальные аккорды «Бегущей по волнам» и «Алых парусов»:
«Как мог я жить без тебя, – сказал Гнор, – теперь я не пойму этого.
– Я никогда не думала, что ты умер.
– Ты жила в моем сердце. Мы будем всегда вместе. Я не отойду от тебя на шаг. – Он поцеловал её ресницы; они были мокрые, милые и солёные».
VIII
Все промежуточные цели обманчивы. Мы стремимся к чему-то, мечтаем об этом, потом, совершая массу усилий, достигаем – и ловим рукой облако: ничего не остаётся, кроме холодной и влажной пустоты.
В ссылке Грин мечтал о Петербурге. Но, вернувшись в мае 1912 года в этот вожделенный город, обнаружил, что его литературное реноме вполне определилось и что оно его нисколько не устраивает. За Грином прочно закрепилось место чудака и оригинала где-то в первых шеренгах второго-третьего ряда писательского войска. Его всё ещё (хотя гораздо реже, чем раньше) путали с американской писательницей Анной Кэтрин Грин, чьи детективные романы выходили в русских переводах. Как сам он о себе в это время говаривал (то ли с уничижением, то ли с гордостью): «Я принадлежу к третьестепенным писателям, но среди них, кажется, нахожусь на первом месте».
В литературных рядах, считавшихся первыми, происходили великие события. Публика раскупала очередной том «Ключей счастья» Анастасии Вербицкой. По пьесе Леонида Андреева «Анфиса» была снята фильма, и её уже показывали в синематографах. Авторитетные критики Пётр Пильский и Корней Чуковский со страниц солидных газет и литературных журналов ядовито жалили Михаила Арцибашева за его роман «У последней черты».
О беллетристе Грине в этих «толсто-идейных» (гриновский термин) журналах упоминали очень редко, а публиковали того реже. Короленко в «Русском богатстве» и Брюсов в «Русской мысли» напечатали по одному рассказу. Зато широко распахнули ему свои объятия издания не особенно притязательные, адресованные бесхитростному, немного даже обывательскому читателю. В их названиях заключено что-то напыщенное и несолидное: «Аргус», «Геркулес», «Бодрое слово», «Синий журнал», «Но вый журнал для всех», «Солнце России», «Весь мир», «Всемирная панорама», «Пробуждение» и вовсе какой-то там «Жизнь и суд» (журнал, впрочем, весьма популярный, в котором печатались переводы рассказов Конан-Дойля о Шерлоке Холмсе). «Новый Сатирикон» Аркадия Аверченко – наиболее престижное издание из тех, в которых систематически печатался Грин (в 1914–1918 годах), но и тут к нему относились несколько свысока, доброжелательно-покровительственно.
Литературная критика отзывалась о Грине с оттенком пренебрежения и где-то с краю, как бы петитом. Поэт Всеволод Рождественский констатировал много лет спустя, что «А. С. Грин <…> и в начале литературной деятельности, и в период зрелости таланта не принимался всерьёз дореволюционной литературной средой. В основном его считали представителем облегчённо-занимательного жанра и как автору отводили ему место на страницах малопочтенных еженедельников…» Свидетельство Рождественского дополняет Нина Николаевна Грин, вторая жена писателя: «Литературные львы его не замечали, не вдумывались в его произведения или боялись коснуться их, как чего-то настолько не отвечающего общему стилю современной русской литературы, что опасно было, может быть, на статье о нём снижать свой авторитет…»
Однако же пребывание во вторых-третьих рядах имеет кое-какие преимущества. Там больше свободы, там не обязательно держать равнение на литературных генералов. Там можно, шагая не в ногу, затянуть свою песню.
Годы, последовавшие за возвращением из ссылки, были для Грина творчески насыщенными и вполне успешными в плане печатания и заработка. Помимо публикаций в периодике, которые теперь ежегодно исчисляются десятками, выходят и книги: в 1912 году «Приключения Гинча» (Москва, издательство «Эпоха»), в 1913 году Собрание сочинений в трёх томах (Петербург, «Прометей»; том 1 «Штурман “Четырёх ветров”, том 2 «Пролив бурь», том 3 «Позорный столб»); в 1915 году сборники «Загадочные истории» (Петроград, издание журнала «Отечество») и «Знаменитая книга» (Петроград, «Печать»); в 1916 году «Искатель приключений. Рассказы» (Москва, «Северные дни»).