Три богини судьбы
Шрифт:
– Чем?
– Ну как же, – Петр Дьяков сжал ее руку. – Вы же… вы же все ее дети, – он кивнул на портрет Саломеи. – И мать знала, вы же разное можете. И такое, когда в доме… я не знаю, что это было… нечисто было, не так – я это почувствовал, у меня волосы дыбом встали, как у Роя, у пса… Вы же медиумы, мать, моя мать к вам ездила.
– Твоя мать? Когда?
– Неделю назад.
– Как ее звали?
– Мама Лара… Лариса Павловна.
Августа резко встала, попыталась поднять с пола и Дьякова. Но тут…
Звук был такой, словно скрипит старая рассохшаяся
Под портретом Саломеи стояла Ника. Как она появилась в зале, они не заметили. Темные пряди, когда-то шелковистые и густые, теперь свисали нечесаными патлами по обеим сторонам ее лица. Она улыбалась, но ЭТО трудно было назвать улыбкой, скорее оскалом. ЭТОТ ЗВУК, этот непередаваемый словами звук – скрип, скрежет, хрипение, казалось, шел прямо из ее утробы.
– На хвоссссстеее… принессссс, на хвосте-е-е за ссссссо-бой-й-й… сссюда-а-а, прямо сссюда-а-а-а, – она указывала скрюченным пальцем куда-то в окно. – Тот раз-ззззз не вышшш-шш-ло-о-о, выйдет тепе-е-е-ерь…
Августа схватили сестру за плечи, резко тряхнула:
– Очнись! Слышишь, очнись! Прекрати!
Ника что-то косноязычно мычала, но Августа продолжала ее яростно трясти, а потом даже наградила двумя звонкими пощечинами.
– Перестань! Очнись!
Ника поникла, потом подняла голову, взгляд ее стал более осмысленным. Она озиралась, словно впервые видела зал, портрет матери…
– Домой не ходи.
Петр Дьяков вздрогнул: ЕМУ ПОКАЗАЛОСЬ… ЕМУ ПОМЕРЕЩИЛОСЬ, ЧТО ЭТО СКАЗАЛА ЕМУ МАТЬ. УСТАМИ ЭТОЙ ВОТ… СРАЗУ ВИДНО, ЧТО БОЛЬНОЙ, НЕНОРМАЛЬНОЙ…
– Что?!
– ДОМОЙ НЕ ХОДИ… ИЗ ПОДВАЛА НЕ ВЫПУЩУ.
А это сказал уже совсем другой голос. Петр Дьяков попятился. Лицо Августы стало белее мела.
Глава 37
ДОПРОС
Это был САМЫЙ СТРАННЫЙ ДОПРОС, который полковник Гущин вел в своей жизни. И дело было не в вопросах и ответах, дело было в ощущениях.
ЭТО возникло сразу, как только они снова зашли уже вместе с арестованным Григорием Дьяковым в дом.
Сбитые половики…
Следы, оставленные «Скорой»…
И еще что-то…
Григорий Дьяков сначала выходил из себя: где моя мать? Что вы с ней сделали? Что тут было? Где моя мать?! Где брат? Но вдруг он буквально поперхнулся, словно очередное ругательство кляпом забило ему рот. Вытаращенными глазами уставился куда-то в стену. Гущин долго потом не мог забыть этот его взгляд…
А когда они спустились в подвал к работавшим там экспертам, то… То Гущин убедился, что ЭТО СТРАННОЕ, ОЧЕНЬ СТРАННОЕ ЧУВСТВО испытывает здесь в доме не только он один.
– Не по себе что-то очень, Федор Матвеевич, – тихо, так, чтобы никто не услышал, шепнул ему старший криминалист Сиваков. – Мрак прямо какой-то тут кругом.
– Что с уликами? Есть? – спросил Гущин.
– Стены, пол явно пытались замыть недавно. Экспресс-анализ указывает на наличие следов крови. Сравним с генетическим материалом по убийству Заборовой, думаю, результат будет положительный. Но…
– Что еще?
– Не по себе здесь как-то, – снова повторил эксперт. – И ребята тоже это чувствуют. На воздух хочется скорее отсюда.
– Ваша работа? – Гущин показал Дьякову снимки, сделанные там, в Куприяновском карьере. – Ну? Ваша? Твоя?! Говори же, ведь все знаю – как к воде тащили, хотели топить, собака еще ваша там была. Ну?!
Григорий Дьяков втянул голову в плечи. Но не от окрика Гущина, нет. Его тело внезапно с ног до головы пронзила острая неуемная дрожь. Потом он снова как-то дико и странно глянул – куда-то туда, мимо Гущина, мимо экспертов, словно что-то увидел на серых бетонных стенах подвала. Лицо его покрылось мелкими каплями пота.
– Здесь пытали ее?
– Да… тут…
– Ты и твой брат?
– Да.
– А мать… Лариса Дьякова?
– Она… она тоже была… где она?
– В больнице, – Гущин не мог ему сказать правду.
– В больнице, – Дьяков смотрел куда-то мимо. Зрачки его были расширены, как у наркомана. Но то был не наркотик, то был ужас – Гущин понял это, потому что и сам вдруг…
ЭТОТ ЗВУК… негромкий, еле осязаемый, еле слышный звук, словно что-то треснуло – кокон, скорлупа, и заскребло, заскребло, заскребло когтями по бетону, пытаясь вырваться… добраться… проникнуть сюда…
ЭТО ПРОСТО НЕРВЫ… НЕРВЫ РАЗЫГРАЛИСЬ, Я НИЧЕГО НЕ СЛЫШУ. Гущин стиснул зубы.
– Что с тобой? – громко и резко спросил он Дьякова.
– Я… давайте уйдем отсюда… ради бога, я прошу, давайте уйдем скорее отсюда.
– Совесть заела? За что пытали Заборову? За что убили ее?
– Я… не могу здесь.
– Банк на Новой Риге одиннадцать лет назад кто взял? Вы?
– Мы… но я не… я пацан был, я просто не знал тогда, – лицо Дьякова сморщилось. – Я не знал, это все мать, все она… она и эту бабу убить велела, крикнула мне: «заткни ее»… Я не хотел… А тогда давно с этим банком… мы ничего не получили, ни копейки, ни бакса… У матери хахаль был Цветухин Женька… Он все забрал и мать кинул… Мы все вместе делали, Петька-брат там в хранилище с ним был, сейфы вскрывал, я ждал в тачке… Мы должны были поровну все иметь, а он, Цветухин, он нас всех кинул, забрал все и сбежал… Мы все эти годы искали его, мать искала… А эта девка, она с ним спала, информацию ему давала по банку, по сигнализации… Она могла знать, где он скрывается, но…
– Она сказала вам, где Цветухин?
– Нет, кричала, что не знает, что уже много лет ничего не знает о нем… Пожалуйста, я прошу вас, давайте уйдем отсюда!
– Уйдем, когда скажешь мне все. Всю правду, – Гущин ощутил, как пот струится и по его лицу. Что-то давит… так давит… Вот-вот выберется и раздавит, расплющит в прах. – Искали, говоришь, подельника все эти годы? Где искали? По каким адресам?
– По всем… мать через своих пыталась узнать… к гадалкам даже ездила… Мы все адреса проверяли, но он, Цветухин, он врал нам тогда, к матери приезжал, спал с ней и врал ей в глаза – понимаете? Он уже тогда все хотел забрать себе, все деньги. Те адреса, которые он называл, – все были липа… Один только… но я всего раз там его видел и то случайно… а потом там был пожар, все сгорело.