Три черепахи
Шрифт:
— То ись как — последний? — не испугался, а удивился Зыков.
— Ну когда вы его в последний раз видели? Зыков собрал складки на своем двухцветном лбу.
— Так ведь Андреич к сестре поехал… В четверг, на той неделе…
Все верно — Шальнев пил коньяк в ресторане «Серебряный бор» вечером в пятницу.
— На поезде поехал?
— А как же. И на дорожку опрокинули.
— Ночным? Может, «Стрелой»?
— В ночь — это так, в двенадцатом из дому ушел… А «Стрелой» иль нет — чего не знаю, врать не стану…
— Ну а как он себя чувствовал? Зыков пожал правым плечом.
— Да
— Не волновался? Ничего особенного не заметили?
— Да нет вроде. Пить разве не схотел… Налил свой лафитничек серебряный, и все. Я ему: чего-то ты? А он: не идет, извиняй… Ну я ее один и прикончил.
— А вообще-то он пил?
— А как же!
Зыков говорил о Шальневе таким тоном, как говорят о недоразвитых или чудаковатых.
— Я закурю? — Басков достал из кармана сигареты.
Зыков суетливо как-то поспешил к серванту, подвигал там мелодично позванивавшей посудой, и на столе появилась круглая крутобокая пепельница — опять же хрустальная, свинцово-тяжкая.
Баскову почему-то вспомнилось прошлогоднее дело, которое он вел вместе со следователем из Управления внутренних дел на транспорте и по которому проходили три составителя поездов. Они воровали из контейнеров транзисторные приемники, телевизоры, меха и прочие дорогие товары, в том числе и хрусталь. Действовали ловко и награбить успели тысяч на шестьдесят… Зыков — тоже составитель.
Однако Басков принципиально не признавал подобные оскорбительные для честных людей силлогизмы: составители поездов имеют возможность вскрывать контейнеры; Зыков — составитель, следовательно… Кроме того, против таких необоснованных заключений убедительно выступал элементарный факт: Зыков прямо навязывался гостю со своими хрусталями, совал их под нос. Будь у человека совесть нечиста, никогда бы он на рожон не лез. Бывает, конечно, наоборот, но для этого необходима изощренность закоренелого преступного ума.
А с другой стороны, поведение Зыкова казалось Баскову все-таки неестественным. Почему он, например, до сих пор не спросит, что стряслось с Шальневым? Как-никак семь лет в одной квартире. Всякий нормальный сосед не утерпит, поинтересуется. Вон Иван Степаныч, начальник ЖЭКа, впервые фамилию Шальнева услышал — и то не удержался.
— Сам-то не балуюсь, а чужого дымку понюхать — ноздрю прочищает, — сказал Зыков, подвигая пепельницу к Баскову.
— Тоже, говорят, вредно.
— Да оно ить и кушать вредно, и спать… ежели одному. — Зыков робко пошутил и сам хихикнул от неловкости, но тут же приосанился. — Может, закусочку соорудить? У меня имеется…
— Жарко, Константин Васильевич, в другой раз… Я вот сижу и думаю: неужели вам не интересно узнать, чего это мы к Шальневу вломились?
Зыков упер руки в колени, а подбородок в грудь — набычился, задумался, сдвинул брови, словно собирался дать ответ на самый главный вопрос жизни. И наконец молвил — не простуженным тенорком, а басовито: — Я так разумею, товарищ майор: мне у вас спытывать прав не дано. Коли надо, сами скажете. Чую — неладное дело, а за язык тянуть негоже.
— Тоже правильно, — одобрил Басков. — Вообще-то он вам нравился?
Зыков прикрыл ладонью
— Так ить он не девка, товарищ майор. — Но жили-то дружно?
— Душа в душу!
Басков встал, прошелся в узком пространстве между сервантом и столом.
— По-моему, вы его не очень-то одобряли, а, Константин Васильевич?
— Не томите, товарищ майор. Не живой уж Андреич, что ли?
— Почему решили?
— Да вы так об нем… как про бывшего…
— Жив Андреич, но состояние неважное. В дорожную катастрофу попал в Москве.
Басков сознавал, что Зыков ему не верит. Самому наивному из наивных ясно: с чего тут станут обыскивать комнату человека, если он пострадал от городского транспорта? Но Зыков сделал вид, что поверил.
— Здоровья ему.
Басков поглядел Зыкову в глаза и снова спросил: — А все же, Константин Васильевич: почему вы его не одобряли? Ну не во всем, а иногда…
Зыков опять упер руки в колени и набычился — видно, в такой позе ему легче было обдумывать важные вопросы. Но на сей раз заговорил он без нарочитой солидности, даже с некоторой игривостью: — Малахольный малость.
— Например?
— Ну касательно баб взять… Не увлекался?
— Какой там! Он пятью годками меня постарше, тут особо уж не пожируешь… Да не в том смех, — В чем же?
— А вот ходит к нему рыжеватенькая, молодая еще, не боле тридцати, и все при ей… Одно — в очках, и зовут чудно — Агриппина, а щечки-губки — аленький цветок…
Зыков с таким нарастающим смаком излагал предмет, будто сам распалялся от собственных описаний, но Басков вдруг почувствовал фальшь. Все эти зыковские «ить», «може», «спытывать» отдавали специальной нарочитостью. В Ленинграде человек живет уже семь лет и до этого, надо полагать, не в глухой деревне обитал, прибыл-то сюда из Пскова и работает на железной дороге, где не по-таковски разговаривают, — как же тут деревенский лексикон сохранить?
— Простите, Константин Васильевич, вы сколько классов окончили? — спросил Басков.
Прежде чем ответить, Зыков с каким-то новым вниманием посмотрел на Баскова и, вероятно, разобрал подспудное значение вопроса: отчего и для чего он за-дан? Дальше он свою речь поддельными простонародными завитушками украшал уже не столь густо.
— Семь, а что? — сказал Зыков, потеряв всю смачность голоса.
— Ничего, так просто… Ну и что этот аленький цветочек?
Зыков словно уж забыл, о чем шла речь. Помолчав/ он продолжал без всякой охоты, как досказывают конец анекдота, который, оказывается, давно известен слушателю.
— Ну что… Ходила она, ходила… «Ах, Игорь Андреич! Вы такой хороший, Игорь Андреич!.. Вы себе цены не знаете, Игорь Андреич!» А он ей все стишата читал…
Басков счел, что пора кончать разговор, и встал.
— Ну я пошел. Спасибо за содействие. Может быть, мне понадобится еще раз встретиться с вами.
— Мы всегда рады, милости просим.
Глава 7. ГОСТИ ШАЛЬНЕВА
По пути в райотдел милиции Басков испытывал чувство какого-то неопределенного недовольства собою, словно начал работу и бросил ее, не завершив.