Три, два, один, ноль
Шрифт:
Описывая эту вымышленную ситуацию, я считал, что по справедливости все так и должно было бы быть на самом деле, и, конечно, не осознавал, что судьба в тот момент любезно и благосклонно вложила в мои руки оружие огромной разрушительной силы.
На следующий день я возвращался после обеда на работу. К моему вящему удивлению, возле главного входа толпились люди, а у перекрестка стояли машины полиции и скорой помощи. Мне пришлось изрядно поработать локтями, чтобы протиснуться поближе. Я увидел, как из центральной двери вышли несколько полицейских, расчищая дорогу санитарам, несшим носилки. На них, скрытые от любопытных глаз толпы покрывалом, угадывались контуры тела человека. Лица не было видно, но из отрывков разговоров зевак я понял, что кто-то разбился насмерть. Появились два босса из числа директоров нашей фирмы. Судя по виду, случившееся взволновало их до глубины души.
– Кто это был?
– спросил я у запыхавшегося мальчишки-посыльного из нашего отдела, который ошивался рядом.
– Рэнкин, - тяжело вздохнув, ответил тот и показал на лестничный пролет.
– Он поскользнулся и, не удержавшись за перила, свалился вниз. От удара даже раскололась одна из мраморных плит перед входом...
Мальчишка продолжал что-то бубнить, но я, потрясенный ощущением насилия в чистом виде, которое, казалось, пронизало все вокруг, уже отвернулся от него. "Скорая" увезла труп, и через несколько минут толпа сама собой рассосалась. Руководство вернулось в свои кабинеты, по пути обмениваясь со служащими принятыми в таких случаях словами сожаления и выражая недоумение. Швейцары, притащив ведра и метелки, на скорую руку убрали все следы ужасного происшествия, оставив лишь на треснувшем мраморе пола мокрое пятно красного цвета.
Мне потребовалось чуть меньше часа, чтобы прийти в себя. Сидя напротив опустевшего кабинета Рэнкина, я наблюдал, как машинистки, которые все ещё никак не осознали, что их шеф никогда больше не вернется на свое рабочее место, бесцельно слонялись перед его столом. Понемногу я сал чувствовать, как сладко заняло сердце, как каждая струнка моей души запела от радости. Я словно заново родился и чувствовал завидное облегчение. С груди свалился тяжкий груз, который чуть было не раздавил меня. Ум снова был ясен, исчезло прежнее напряжение, умчались прочь все мучившие меня горести. Рэнкин навсегда покинул этот мир. Эпоха несправедливости кончилась.
Сотрудники отдела организовали сбор средств на венок, и я, конечно, внес свою щедрую лепту. При этом самым искренним образом выражал соболезнования в связи с его кончиной. И уже готовился переехать в рабочий кабинет Рэнкина, рассматривая его как свое законное наследство.
Можно представить мое удивление, когда через несколько дней некий молодой человек по имени Картер, который по сравнению со мной в профессиональном плане был просто желторотым птенцом и вообще, как считалось, уступал во всех отношениях, оказался во главе отдела, на месте Рэнкина. Вначале я был просто потрясен и никак не мог понять, какой же извращенной логикой руководствовалось начальство, дабы назначить его. Это противоречило всем правилам старшинства по службе, критериям опыта и заслуг. Видно, Рэнкину все же удалось окончательно скомпрометировать меня в глазах директоров, решил я.
Несмотря на все испытанное унижение, я тем не менее заверил Картера в своей преданности и даже помог ему реорганизовать работу отдела.
Внешне эти перемены вроде бы были совсем незначительными, но чуть позже я понял, что все гораздо серьезнее, чем казалось на первый взгляд. С моей подачи Картер сосредоточил в своих руках чуть ли на абсолютную власть. Это злило и возмущало меня больше всего. Никто и пикнуть теперь не смел без его ведома. Я же продолжал заниматься самой обычной бумажной текучкой. Дела, которые я вел, даже не выходили за рамки отдела и соответственно никогда не попадали на стол начальства. Больше того! В прошлом году, когда отделом руководил покойный Рэнкин, Картер имел возможность в деталях ознакомиться со всеми аспектами моей деятельности, и сейчас беззастенчиво присвоил все заслуги в разработке ряда подготовленных лично мною мероприятий.
В конце концов мне все это порядком надоело, и я в открытую сказал Картеру о его непорядочности. Но вместо того, чтобы попытаться каким-то образом сгладить ситуацию, он начал выговаривать мне и указывать на то, что я являюсь его подчиненным. С тех пор шеф не обращал ни малейшего внимания на все предпринимавшиеся с моей стороны шаги к примирению и делал все возможное, чтобы потрепать мне нервы.
С появлением в отделе Якобсона, который сразу же был назначен на должность официального заместителя, мы окончательно разругались. В тот же вечер я вновь достал из стального шкафчика дневник и принялся описывать все несчастья, свалившиеся по вине Картера.
Задумавшись, я случайно бросил взгляд на последнюю фразу истории с Рэнкиным.
"... Как всегда в это время он стоял на лестничной клетке седьмого этажа, облокотившись на металлические перила, и отслеживал сотрудников, которые запаздывали на работу после обеденного перерыва. Внезапно покачнувшись, он потерял равновесие и, подавшись вперед, камнем полетел вниз. Через несколько секунд он разбился насмерть о мраморный пол..."
Мне показалось, что каждое слово этого описания было живым и даже как-то странно вибрировало потаенной внутренней энергией. Они не только содержали удивительно точное пророчество относительно судьбы Рэнкина, что было уже само по себе поразительно, но и являлись носителем некоей властной, притягательной и почти ощущаемой на ощупь силы, которая выделяла их во всем тексте.
Увлекаемый неосознанным желанием, я перевернул страницу и начал строчить.
"На следующий день, вкусно пообедав в ресторане за углом, Картер возвращался на работу. Проезжавшую мимо машину внезапно вынесло на тротуар, и она смяла его в лепешку..."
Что за нелепые игрища я затеял? Вдруг почувствовал себя глубоко необразованным и темным человеком, чем-то похожим на гаитянского колдуна, протыкающего глиняную статуэтку, олицетворяющую врага. Вымученно улыбнулся, как бы насмехаясь над самим собой.
На следующий день, спокойно сидя за письменным столом, я работал. Услышав жуткий визг тормозов, оцепенел. Шум движения на улице стих. Сначала раздались несколько нетерпеливых сигналов клаксонов, какие-то голоса, но потом воцарилась тишина. В нашем офисе только окна кабинета Картера выходили на улицу, потому мы гурьбой ринулись туда, чтобы выяснить, что там снаружи произошло. Самого Картера на месте не было: он не так давно вышел в город.
Чью-то машину полностью занесло на тротуар. С десяток человек пытались с большой осторожностью спихнуть её на проезжую часть улицы. Не было видно никаких повреждений, но что-то, похожее на масло, медленно стекало к канализационному люку. И в этот момент все разом увидели под машиной тело человека. Его руки, ноги, голова перемешались в каком-то невообразимом месиве.
Цвет его костюма был нам до странности знаком.
Через пару минут сообщили, что это был Картер.
В тот вечер я вырвал и уничтожил те страницы дневника, на которых была описана история с Рэнкином. Было ли все это случайным совпадением или все-таки я своим недвусмысленно выраженным пожеланием был причастен к его гибели, так же как к смерти Картера? Чушь какая-то! Трудно было даже вообразить, что существовала какая-либо связь между моими дневниковыми записями и этими двумя несчастными случаями. Ведь следы карандаша на бумаге - не более чем простые извилистые графитовые линии, которые произвольно облекают в материальную форму мысли, бродящие только в моем разуме.