Три французские повести
Шрифт:
Его так и повело от смеха, до того забавной показалась ему эта мысль. Он даже заикал:
— Шампанского, Фридочка, шампанского! При нынешнем курсе марки это вовсе не дорого, мы можем позволить себе пить шампанское здесь на каникулах хоть каждый день!
Привыкшая к повиновению Фрида Шопенгауэр открыла дверцы прицепа, расставила складной столик, вынула из холодильника бутылочку шампанского, а муж ее, доставая бокалы, сзывал детей.
— Берта! Франц! Идите сюда! Промочим горло! Выпьем за Францию! Не за Францию под пятой армейского сапога.
Тем временем Блэз Рубьо по-пластунски полз по люцерновому полю, направляясь к неприятельскому биваку.
— А ведь верно, — бубнил он, прислушиваясь, — мальчишка не соврал! И впрямь, это бош говорит, чисто свинячий голос, немало я наслышался, сидя в траншеях, как они промеж себя болтали. Болтай, мой зайчик, болтай, скоро сможешь с самим кайзером поболтать, да и с кронпринцем впридачу, ведь они там находятся, куда ты сейчас пойдешь!
Тут пришлось перевести дыхание, потому что он все-таки не мог действовать так проворно, как в 1917 году. В пятидесяти метрах от него с громким шипением взлетела в воздух пробка от шампанского.
— Дерьмо чертово! — выругался почтенный патриарх семьи Рубьо. — Други, нас засекли.
Взыгравший духом и телом, наш пуалю, не утирая слюней, вольно стекавших по его козлиной бородке, приложил приклад ружья к плечу, прицелился, стараясь попасть в мельтешившие вокруг прицепа тени, и нажал на спусковой крючок. Звук выстрела наполнил его сердце непередаваемо огромным счастьем, пусть даже ему самому казалось, будто оно навеки исчезло во мраке его юности.
Как раз в эту минуту Карл Шопенгауэр поднял бокал, и бокал вдруг разлетелся вдребезги. К счастью, вся семья находилась под защитой своего автомобиля, бока которого исхлестал грохочущий шквал свинца, но, опять-таки к счастью, это оказалась мелкая дробь, всего лишь десятый номер, так как Антуан Рубьо охотился теперь только на сороку да дрозда-пересмешника.
— Mein Gott[25]! — взвизгнула Фрида. — В нас стреляют!
— Сакраменто!.. — прикрикнул на жену Шопенгауэр. — Стреляет охотник, и нас он не видел!
И крикнул по-французски:
— Каспатин охотник! Achtung! Фнимание! Тут людей! Курапатки сдес нет!
В ответ ему грохнул новый выстрел.
На сей раз немцы успели рассеяться, кинувшись в поисках укрытий под руины Старого Хлева.
— Свиньи! — завопил разошедшийся Блэз, продолжая ползти на локтях. — Ни чуточки не изменились! Как были подлыми трусами, так трусами и остались! Честных женщин насиловать — на это они горазды, отрубить мальчонке руку — это сколько угодно, но перед настоящим мужчиной драпают!
Слово «мужчина» он произнес на бурбонезский лад «мосщина». Сказав это, неистовый дед перезарядил ружье и грохнул в сторону Хлева еще дважды.
— Спасайт! Спасайт! — завопили немцы во всю глотку.
Все семейство Ван-Шлембруков в полном недоумении взглянуло на Глода и Сизисса.
— Слышите? — пробормотал Ван-Шлембрук-отец. — Зовут на помощь, стреляют из ружья! Наш долг отправиться на место преступления, ибо это настоящее преступление.
— Чего-то я в толк не возьму, — буркнул ошалевший Глод. — Сроду у нас никаких убийц не водилось.
— Достаточно и одного, мсье Ратинье. Пойдемте туда все вместе.
Представители коренного населения поплелись за бельгийцами, добрались до дороги, где повстречали обоих Рубьо и Амели Пуланжар; они тоже спешили к Старому Хлеву. Навстречу им со всех ног бросился Рике:
— Папа! Папа! Это прадедушка!
Антуан Рубьо побледнел:
— Прадедушка? Что же он наделал? В прабабушку стрелял?
— Нет. Надел каску, взял твое ружье и пошел убивать немцев.
— Немцев? — не помня себя от изумления, повторил Жан-Мари. — Каких таких немцев? Да немцев здесь давно нету.
— Коли их нету, то, надо полагать, еще будут, — заметил Бомбастый просто так, чтобы что-то сказать.
Пока Рике объяснял, в чем дело, Амели Пуланжар восторженно била в ладошки и нежным голоском выводила:
Боши, боши, дураки,
Вырвем вам все потрохи!
— Да заткнись ты, дурында, — прикрикнул на нее Жан-Мари. — Если отец хоть одного уложит, неприятностей не оберешься. Небось подерьмовее будет, чем если бы в столовой кучу наложили!
Желая окончательно ему досадить, Глод изрек:
— Тут большой вины Блэза нет! А может, немецкие уланы у него под окнами как раз и набезобразили.
Жан-Мари сдержал себя и не ответил Глоду. Когда они подошли к луговине, откуда прозвучало еще два выстрела, с ними поравнялся синий автомобиль жандармерии. Из машины поспешно выпрыгнул бригадир Куссине в сопровождении троих жандармов. Бригадир обратился к Жану-Мари:
— Нам позвонила ваша матушка. Он хоть ни в кого не попал, надеюсь?
— Откуда же мне знать!
— Дробь мелкая, десятый номер, — уточнил Антуан.
— Это, конечно, лучше, чем крупная, но что за идиотская история? Где же он?
— Я его вижу! — завопил Рике, взобравшийся на капот жандармской машины. — Он метрах в двадцати от их прицепа, как раз у яблони.
Привстав на цыпочки, собравшиеся и впрямь разглядели ползущее по люцерне белое пятно фланелевого жилета и белое пятно подштанников.
— Мсье Рубьо, — загремел бригадир, — немедленно прекратите!
— Папа, — взмолился Жан-Мари, — кончай сейчас же свои идиотские штучки!
— От идиота слышу! — отрезал из люцерны Блэз.
— Спасайт! Спасайт! — как эхо, раздались в ответ испуганные голоса невидимых отсюда Шопенгауэров.
— Блэз! Миленький мой Блэз! — пискнула Маргерита, пытаясь догнать стремительно продвигавшийся взвод.
— Заткнись, мать! — донесся издали ответ разбушевавшегося супруга, заглушенный новым выстрелом. Слышно было, как дробинки снова стеганули по машине, и тут чаша терпения Жана-Мари переполнилась: