Три французские повести
Шрифт:
— Глод! Ко мне! На помощь! Глод! Умираю!
Бывший сапожник не торопясь допил вино, медленно поднялся со ступеньки и размеренным шагом направился к амбару, откуда по-прежнему неслись уже не просто крики, а дикие вопли Сизисса:
— Глод! Старая кляча! Не дай мне так подохнуть! Ко мне, Глод!
Ратинье добрался до амбара и увидел Бомбастого, распростертого на земле, с удавкой на шее. Обрывок веревки болтался, свисая с балки амбара, к которой его привязал Глод.
— Что с тобой
Бледный как смерть Сизисс осторожно растирал себе копчик, что не мешало ему, однако, яростно поносить Глода:
— Сам не видишь! Я разбился, веревка не выдержала, хоть ты, негодяй, уверял, что она прочная! Поясница у меня треснула, как стекло. Сейчас умру! Ох, как зад болит! Господи, до чего же болит! И шея тоже! Не могу ни вздохнуть, ни выдохнуть. И в затылке отдает! Я, видно, до смерти убился.
— Да ведь ты сам этого хотел, — безмятежно заметил Глод.
Бомбастый продолжал корчиться на соломе.
— Разорви меня бог, как же я страдаю! Да брось ехидничать, дубина! Зови пожарных!
— Это еще зачем, пить, что ли, хочешь?
— Ох какая дьявольская боль! — не переставая выл Шерасс. — Миленький мой Глод, закрой мне глаза. Не дай помереть как турку некрещеному!
— Брось орать, вставай.
— Не могу! — хныкал Сизисс. — Я так расшибся. Внутри все так и колет, словно булавками. Я даже себе горб расплющил, нет у меня теперь горба.
— Не горюй, на месте он, твой горб, так что ничуть тебя не изуродовало. Давай руку, я тебе помогу встать.
— Не дам! Нельзя трогать смертельно раненных!
Презрев сей мудрый совет и стенания «смертельно раненного», Глод подхватил его под мышки и силой поставил на ноги. К великому своему удивлению, Бомбастый не умер на месте, не рассыпался на земляном полу, как карточный домик.
— Вот видишь, — подбадривал его Глод, — вовсе ты не разбился на тысячи кусочков.
Сизисс нехотя признал правоту друга, но стонать не перестал.
— Может, и не разбился на куски, но как же у меня зад болит. Мне его в брюхо вбило!
Подняв глаза, он злобно поглядел на обрывок веревки и прошипел:
— У-y, сволочь! А ведь не рвалась, когда ею снопы вязали.
И Глод, тот самый Глод, что чуток подпилил ножом веревку во время своего последнего посещения амбара, заметил:
— Старая она у тебя. Да и гнилая. Надо бы новую купить.
— Покорно благодарю! — завизжал Бомбастый. — Я таких мук натерпелся, словно пулю себе в лоб пустил! Сразу видно, что ты на моем месте не был. Лучше уж я в колодец брошусь, хотя в горизонт грунтовых вод незачем разных бродяг бросать.
С жалобными стенаньями он потирал ушибленные места. И вдруг услышал суровый громовой голос Глода:
— Уж конечно, я на твоем месте не был! Ищи себе другого дурака! Что это тебя вдруг разобрало?
— Поначалу никак я не мог решиться! Ну для храбрости и тяпнул два литра. Тут дело пошло лучше. Я увидел господа бога, славный такой дед, длиннобородый, вот он мне и сказал: «Прииди, мой Франсис! Возносись ко мне сюда, и каждый день ты будешь созерцать летающие тарелки. Прииди ко мне!»
Он попробовал было сделать шаг, другой, все его морщины от боли свело в гримасу, и он крикнул:
— Болван этот твой господь бог!
— С чего это он вдруг мой!
— Ведь он, скотина, швырнул меня, как старый башмак, только мне побольней было, чем башмаку.
Прижав ладони к своей опухшей хвостовой части, Бомбастый с помощью друга заковылял по двору. Глод довел его до скамейки, и Шерасс опустился на нее со всевозможными предосторожностями.
— Ой, ой-ой, Глод! У меня весь зад на куски да на ломти разваливается, поди принеси мне подушку.
Усевшись на подушку, он вздохнул:
— А знаешь, как начинает жажда мучить после удавки? Даже легкие жжет. Будто я целую неделю ни капли не выпил… Когда ты на копчик грохнешься, протрезвляет лучше, чем ведро воды, очухиваешься со скоростью двести километров в час. Притащи-ка литровочку.
Глод повиновался, налил два стакана. Они выпили, и краски снова вернулись на физиономию Бомбастого обычным его стародевическим румянцем.
— Полегче стало, — признался Шерасс.
— И подумать только, что ты чуть не погиб! — пробормотал с невозмутимым видом Ратинье. — Разве не жалко было бы?
— Жалко… верно ты говоришь. Обо всем разом не подумаешь…
— А теперь сможешь подумать?
— Ясно! — бодро ответил Бомбастый. — Это в первый и последний раз, что я умираю. Лучше уж быть дурачиной, чем жмуриком!
Он пожал плечами, что болезненно отдалось у него в горбу и ушибленных ребрах.
— В конце концов, это дело моей совести. Тем хуже для тех, кто ничему и никому не верит. С меня достаточно того, что я ее, мою тарелку, видел. Она красивая, Глод. Белая и круглая, что твой коровий сыр или грудь у бабы.
Глод тоже вздохнул и исступленным взглядом уставился на небо, уже густо приперченное звездами.
— Может, еще раз прилетит, Сизисс, — шепнул он.
— Очень было бы удивительно. Если я за свои семьдесят лет ее всего один раз видал, то мне еще ждать и ждать!..
— А я вот не теряю надежды тоже на нее полюбоваться, — сказал Глод, обшаривая глазами небеса, страстно моля Диковину появиться хоть еще разок, ну почему бы и не нынче ночью?..
Полный сознанием своего превосходства, Бомбастый ядовито хихикнул: