Три грации на обочине
Шрифт:
– Ты охренела? – сверкая гневом в крошечных глазах, психанул Ласкин. – У нее дочка в опасном положении, а она расселась тут в креслах и кино смотрит! Где фонарик?.. Я кого спрашиваю? Фонарик где, зараза такая?
– На кухне посмотри, – вяло бросила Роза. – Вчера брала, что, нельзя? Свет погас, вот и взяла. Хм, фонарика ему жалко.
– Жалко! – огрызнулся Ласкин. – Потому что на место не ложишь! Сколько раз говорил: берешь – положь на место! Вот сейчас нужен, где он?
– На шкафу глянь, кажется, туда поставила.
Фонарик там и нашел. Ласкин схватил его, проверил – горит ли, чтобы не
– Поднимай задницу! Со мной пойдешь Настю встречать.
На слух Роза уловила нечто новое в муже, который в течение совместной жизни неизменно находился в стабильной пассивности, расшевелить его – легче мертвого из гроба поднять. Она повернулась к Ласкину всем корпусом, в удивлении подняв брови и взявшись за подлокотники, словно готовилась вскочить, бежать за ним на край света. Не вскочила и не побежала, Роза живет в уверенности, что все плохое уже случилось, хуже не будет, она лишь настороженно протарахтела без обычного припадочного крика:
– Не пойду. Учить надо нашу Настьку, что нервы трепать родителям нельзя! А то распустилась: когда хочет, тогда домой и приходит. Пока замуж не вышла, дома в девять обязана быть.
– Сказал бы я тебе… – Ласкин в сердцах махнул рукой, ибо взаимопонимания между ними как не было, так и нет, да пошел к выходу. Однако последнее слово выкрикнул, выходя из дома, и жена услышала: – Дура!
А ночь дышала холодом, но так всегда бывает, когда из комфортного тепла сразу на улицу выскакиваешь, не лето же. Ласкин подумал, зря он не остограмился перед походом, теплее было бы, впрочем, в некоторой степени его грела злость. Ух и зол был он на жену Розу. Шагал Ласкин по темным улочкам, ежась от холода, шагал и ругался вслух, жаль, женушка не слышала:
– Вот поганка мухоморная! Допросишься, я тебе начищу… Будешь у меня бегать по крышам, как кошка драная, ты у меня без диет похудеешь. Люди женятся по залету из благородных позывов, а меня угораздило из жалости! Я тя приютил, прописку дал, зарплату отдавал… почти всю! А ты…
Так было до тех пор, пока не очутился перед двумя дорогами, одна вела к городской окраине, вторая – к пустырю. Отчего-то у Ласкина защемило внутри, сердце словно сжала невидимая рука, а ведь мотор никогда не беспокоил.
– Не-ет, – протянул Ласкин, подумав, что Настя не мама-дура, через пустырь не потащится. – Про бомжей вспомнит, они там ночуют иногда, правда, летом. А вдруг… Нет, ну, я же сказал ей!
Ласкин двинул к городской окраине, дорога предстояла длинная: сначала вдоль поселка, потом вдоль складских ангаров в отдалении, потом она поворачивает и тянется вдоль частного сектора. Не сделал и десяти шагов, как споткнулся о выступ, чуть не растянувшись на дороге. Матюгнувшись, Ласкин посветил фонариком, из земли торчала большая сланцевая пластина толщиной аж в три пальца. Ласкин нагнулся и попробовал вытащить, чтобы отбросить в сторону, а то будет идти старуха какая и убьется на хрен. Пластина прочно сидела в земле, он решил днем прийти с инструментом, стал выпрямляться и вдруг заметил приличный кусок арматуры. Такое добро и валяется?
Ласкин поднял прут – ровненький, прочный, витой, тяжеленький… И вдруг сам от себя не ожидал: он развернулся и быстро зашагал в
– Па-па! – долетел до его ушей пронзительный вопль.
Это был голос Насти! Голос отчаяния и ужаса, отчего мороз пробежал по спине. Ласкин рванул на крик, бежал он, пожалуй, быстрее собственных возможностей, не чуя под собой ног, которые частенько крутили на погоду. Одна мысль била в лоб, отчего, казалось, он разламывается на части: успеть бы! Вот и фонарь, как пограничный столб между поселком и пустырем. Стоя в тусклом световом пятне, чтобы его было видно издалека, Ласкин заорал во все горло хрипло и надрывно, размахивая лучом фонарика:
– Настя!.. Я здеся-а! Настя!.. Отзовись!..
Прислушался… Тишина чертовая! Как такое может быть? Отсюда он слышал крик Насти, она где-то недалеко. Ласкин еще позвал ее, бегая из стороны в сторону, но в световом пятне, чтоб она видела его и хотя бы подала знак… Ему ответила тупая тишина, в которой вообще нет звуков! Как будто все люди разом передохли вместе с кошками, собаками и тараканами. Ласкин не знал, куда податься. А правда, куда бежать? Пустырь вот – перед ним, но такой огромный, чуть ошибешься и – не станет Насти, как той девчонки.
– Что же делать, а? – осматривая темноту, пробормотал едва слышно Ласкин. – Да где ж ты, зараза такая…
В какой-то момент, когда он окончательно отчаялся, потеряв надежду, прямо перед ним темнота раздвинулась, как ему почудилось, и Настя выбежала оттуда босая, без пальто, а на дворе не лето. Главное, живая! На этом разбор внешнего вида падчерицы пришлось закончить, так как за ней из той же темноты выпрыгнули два молодчика.
– Папочка! – кинулась к нему Настя, ковыляя и едва не падая.
Из последних сил она добежала до Ласкина и буквально повисла на нем, не дышала, а хрипела, смеялась и плакала одновременно. Теперь она знала: он защитит, спасет, заступится, оттого радость и рвалась, несмотря на опасность. Не ускользнуло от Ласкина и то, что Настя очень напугана, измотана – тут понятно: она убегала по пустырю. Однако не время утешать ее, ибо напротив шагах в двадцати стояли, тоже надрывно дыша, две сволочи, которые гнались за девчонкой – это ж как дважды два. И гнались с самыми плохими намерениями. Устали, гаденыши. Ласкин отодвинул Настю себе за спину, приказав:
– Уходи. Домой беги. А я с ними потолкую культурно. – Он не выпускал их из поля зрения, для начала заговорил мирно: – Мужики, че надо? Зачем девчонку напугали?
– Они… хотели в машину… меня затолкать, – подала обрывисто голос Настя за его спиной. – Гнались… потом… потом…
– Я сказал, домой! – не оборачиваясь, шикнул Ласкин.
– Бросить тебя с этими?.. Н-нет.
Спорить с ней было некогда, тут ситуацию надо разрулить, ведь подонки настроены агрессивно и не собирались отступать. Точнее, отдышавшись, они стали подступать к ним – медленно, вальяжно (особенно длинномордый), чувствуя свое превосходство по всем статьям. А сила-то на их стороне, куда там тощему Ласкину справиться с откормленными жлобами!