Три изысканных детектива (сборник)
Шрифт:
— Все равно не сходится… Минутку, к чему вы клоните, патрон? Пьер Андрези никогда бы… Нет, патрон, вы заблуждаетесь! — Жозеф подобрал камешек и в сердцах кинул его за металлическую ограду кладбища Монмартр. «Однако месье Легри, похоже, не так уж далек от истины, — подумал он. — Сначала Айрис упала с пьедестала, а теперь вот месье Андрези…»
— Еще рано, — сменил тему Виктор, которому тоже не нравилась мысль о том, что переплетчик мог продать доверенный ему манускрипт. — Наведаюсь-ка я в редакцию «Пасс-парту». Уверен, что при определенной настойчивости мне удастся раздобыть у них сведения об убийстве эмальера.
— Ну, они не так уж много знают.
— У них должно быть имя и описание человека, видевшего убийцу.
— А как же я? Опять меня бросаете? Полагаю, мне придется до ночи прозябать на улице Сен-Пер? —
— Так уж и прозябать, Жозеф? Куда подевался ваш хваленый оптимизм? И вовсе я вас не бросаю. Просто нам с моим давним приятелем Антоненом Клюзелем сподручней будет побеседовать наедине. И потом, месье Мори прогневается, если кто-нибудь из нас с вами не останется на хозяйстве.
— Стало быть, принести себя в жертву богу гнева придется мне. Так уж и быть, патрон, только не забудьте, что я стоял у истоков этого расследования!
— Вот о чем я забыл, так это прихватить велосипед, Жозеф. Какая досада… — Виктор выгреб из кармана горсть мелочи. — Давайте-ка разделим по-братски, тут нам обоим хватит на фиакр.
…На проезде Жуфруа движение то и дело стопорилось из-за сновавших с тротуара на тротуар прохожих. Когда Виктор добрался наконец до здания редакции «Пасс-парту» на улице Гранж-Бательер, он задыхался в равной степени от жары и нетерпения. В лихорадочной суете, царившей в редакции, никто не обратил на него внимания, и он беспрепятственно проследовал к кабинету директора. Даже стучать не пришлось — Виктор пристроился в след печатнику, который принес гранки на утверждение, и проник внутрь. Антонен Клюзель, сидя на краю стола, обвел карандашом несколько свежеотпечатанных строчек, что-то вычеркнул и вписал. В углу фигуристая секретарша колотила по клавиатуре пишущей машинки. Когда печатник удалился, Антонен Клюзель заметил наконец Виктора:
— Друг мой, какая удача, вы очень кстати! Если не ошибаюсь, вы заядлый велосипедист? Элали, козочка моя, оторвись уже от машинки, обернись газелью и умчись за горизонт — нам с месье Легри надо посекретничать.
Секретарша с недовольным видом вышла, хлопнув за собой дверью.
— Очаровательная крошка, — сообщил Виктору Антонен Клюзель, кивнув на дверь. — Я даже подумывал на ней жениться, но, как говаривал Альфред Капю, [233] «ничто так не разъединяет влюбленных, как брачные узы»! Впрочем, перейдем к делу. Умоляю помочь мне: я провожу опрос. Вам ведь уже известно, что двадцать восьмого апреля введен новый велосипедный налог? — Он схватил лист бумаги и прочитал вслух: — «Десять франков с велосипеда плюс пять сантимов с франка. Взнос, включающий в себя означенные пять сантимов, увеличивается на три сантима с франка». Заметьте, это касается большинства наших читателей, ежегодный валовый сбор составит один миллион девятьсот сорок пять тысяч семьсот франков со ста восьмидесяти тысяч велосипедов. Что вы, истинный спортсмен, об этом думаете?
233
Альфред Капю(1857–1922) — французский журналист, писатель и драматург. — Примеч. перев.
— Что пора ввести налог на ноги. Только представьте себе, какой денежный поток затопит Министерство финансов, если взимать по одному су с каждой пятки.
Антонен Клюзель потер подбородок:
— Какая жалость, что вы не приняли мое предложение о сотрудничестве! У меня страшная недостача в остроумцах. Нанял тут двух новых репортеров — так их статьи полнейшая безвкусица, пресны и скучны. Знаете, я собираюсь переориентировать газету — поменьше полемических материалов, побольше отчетов о расследованиях и интервью. Подумываю даже возобновить доброе начинание моего предшественника, который привлекал читателей рубрикой «Неделя с…» во времена Всемирной выставки восемьдесят девятого года.
— Не могу одобрить эту идею, — поморщился Виктор. — Меня не прельщает возможность внимать наставлениям неизвестно кого неизвестно в чем. Кто только ни проповедует — министры, убийцы, комедианты, священники, военные. И что самое прискорбное — их заставляют высказываться на темы, в которых они ничего не смыслят. Священники критикуют театр, актеры разносят армию, убийцы учат милосердию, а министры рассуждают про условия труда рабочих. Разнообразие предметов немыслимое: опера, преступления, рыбалка, вакцинация, бессмертие души, война, корсеты — всё годится на то, чтобы заполнить газетные колонки!
— Какое красноречие, какая страсть! Вы заслужили стаканчик Кюрасао. А я, с вашего позволения, побалую себя еще и сигарой. — Антонен Клюзель налил ликер в две рюмки и закурил. — Вы поразительно точно подметили уловки современной прессы. Однако происходят события, складываются определенные ситуации, и общественность должна на них как-то реагировать, по крайней мере задаваться вопросами. Если же она остается пассивной, наша задача — вывести ее из летаргического сна. Потому для разжигания интереса мы выбираем людей не по степени компетентности, а по уровню их известности широкой публике. И прославленные мадам и месье Имярек уже давно не выставляют за дверь настырных журналистов, норовящих задать им заковыристые или нескромные вопросы, — наоборот, журналистов принимают как дорогих гостей и всячески поощряют их стремление описать в подробностях не только образ мыслей хозяев, но и обстановку в доме: занавески, столы, бронзовые статуи и прочие приятности декора. Как видите, друг мой, нынешние нравы благоприятствуют срыванию покровов — во всех смыслах этой фразы. Кто не мечтает увидеть свое имя на газетной полосе?
— Например, свидетель убийства Леопольда Гранжана. Я тщетно искал его имя в «Пасс-парту».
— О, кажется, кто-то затеял расследование? Берегитесь — инспектор Лекашер не замедлит выпустить когти… А что имени свидетеля не нашли — вполне объяснимо. Предать это имя гласности — значит подвергнуть смертельному риску жизнь его владельца. К тому же я лично писал репортаж о том деле, а что вездесущий Вирус, сиречь ваш покорный слуга, терпеть не может, так это нарушать слово. Столь низко он еще не пал. Впрочем, могу сообщить вам по секрету одну подробность: свидетель — женщина.
— А адрес месье Гранжана вам известен?
— Ваше любопытство не имеет границ, друг мой! В какую передрягу вы опять намерены влезть? Не должен я вам этого говорить, однако ничего не могу с собой поделать: двадцать девять бис, улица Буле.
Виктор залпом выпил Кюрасао и собирался откланяться, но вспомнил еще об одном деле:
— Есть новости по поводу самоубийства Эдмона Леглантье? Возможно, он оставил предсмертную записку с объяснением?
— Об этом не слышал. Однако, друг мой, поле ваших интересов неохватно. А упомянутое самоубийство, если хотите знать, чрезвычайно напоминает убийство. Вашего Леглантье аккуратно приложили чем-то тяжелым, перед тем как пустить газ. Полиция задержала актера из его труппы, некоего Жака Ботелье, но у него есть алиби: в момент смерти директора театра он в костюме Равальяка дожидался явления Генриха Четвертого в компании своих ряженых собратьев по цеху. Зато герцог де Фриуль — не к ночи будет помянут — влип по самое некуда. От ареста его спасло только благородное происхождение. Сам он категорически отрицает, что оглушил и запер месье Леглантье наедине с газом, и надеюсь, вас не удивит, если Вирус, ваш покорный слуга, не позволит себе усомниться в честности одного из главных акционеров газеты…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Пятница 21 июля
Виктор мчался на велосипеде по столице, и этим утром ничто не могло омрачить затопившей его душу головокружительной радости, даже угрызения совести от того, что пришлось солгать двум близким людям. Это был самый длинный маршрут из тех, что ему доводилось преодолевать, и он чувствовал себя непобедимым. Препятствия, встававшие на пути, огибал, облетал, обтекал в мгновение ока, как добрый крылатый дух из сказки, для которого нет преград. Впрочем, экипажей на дороге было мало, и лишь однажды ломовые дроги замедлили полет «бабочки» на подступах к улице Фобур-Сент-Антуан. Теплая ночь умерила влажность последних дождливых дней, и дышалось легко, как весной. Виктор насвистывал, стараясь не думать о том, что пришлось наплести небылицы Таша и Кэндзи. Одной он сказал, что спешит на встречу с фотографом, который интересуется ярмарочными праздниками, другому — что нужно навестить библиофила в восточном предместье.