Три креста
Шрифт:
Синьора Валентини в лавке уже не было.
— Ну и что здесь надо было этому бездарю? Попадись он мне еще раз — вот уж угощу его тумаками!
— Чем он тебе не угодил? — спросил Джулио с улыбкой.
— Ха! Еще не хватало, чтобы он сделал мне какую-нибудь гадость. Просто я его не желаю ни видеть, ни слышать — разве этого мало?
— Да ты никого не можешь ни слышать, ни видеть. Сумасшедший просто! И в кого ты такой?
Тут Никколо схватил брата за руку, скрежеща зубами, и взмолился, как капризный ребенок:
— Джулио, дорогой мой! Ты не представляешь, какие я только что видел яблоки и груши — полжизни
Джулио, посмеиваясь над его алчностью, спросил:
— Что, и впрямь так хороши?
— Божественны! И кожура так лоснится… Пока их не попробую — на другую еду и не посмотрю!
— Вот Энрико вернется — пошлем его за фруктами.
— Да, да! Пусть возьмет нашу утреннюю выручку и купит! У него, небось, тоже слюнки потекут, как их увидит.
— Не сомневаюсь!
Вошел Энрико, хлопнув дверью, — еще недавно братья могли себе позволить держать продавца, который открывал дверь перед посетителями. Энрико внимательно осмотрелся. Вид у него был недоверчивый и даже агрессивный.
— Где ты был? — поинтересовался Джулио.
— С какой стати я должен перед тобой отчитываться? Ты мне не отец! Я же не лезу в твои дела?
— Да, тебя наши дела не волнуют! — вмешался Никколо.
— Помолчал бы хоть раз! — огрызнулся Энрико. Он гнусавил, растягивая слова. — Вечно ты со своими колкостями. Я тут наткнулся на Валентини — непонятно, зачем он вообще приходит в лавку, если никогда ничего не покупает. Он и читать-то, небось, не умеет! И что ему дома не сидится? Приходит, только пол зря топчет — а мы потом чини его на свои деньги. Появлялся бы дома чаще — не пришлось бы его жене утешаться с фермером!
— Ты серьезно? Откуда ты знаешь? Вот потеха!
— Знаю — и все тут. Что бы я ни рассказал, вы обязательно спросите, откуда я знаю! Можете не верить, мне все равно.
Джулио открыл ящик стола, отсчитал десять лир и протянул их Энрико:
— Сходи, купи у Чичи яблок и груш, два кило.
— А почему я? У вас что, ног нет?
— Это он решил тебя отправить, — сказал Джулио, кивнув на Никколо. Тот сидел и обиженно молчал, глядя в сторону.
— Хорошо, схожу, но только загляну еще к мяснику за горгонзолой.
— Делай, как знаешь.
Энрико направился к выходу.
— Лишь бы ты убрался подальше и не путался под ногами! — прокричал ему вслед Никколо.
И, когда брат уже вышел, добавил:
— Ему лишь бы дурака валять.
Воцарилась тишина. Слышно было только, как Джулио, сидя за столом, тихонько постукивает очками по промокашке. Так прошло полчаса.
— Благодаря сегодняшнему векселю, у нас теперь на пять тысяч лир больше.
— Ты это мне? — спросил Никколо.
— А кому же еще?
— Мне все равно. Знать ничего не желаю.
— Не хочешь себе портить кровь?
— Джулио! Хватит! У меня и так сердце болит, словно в него нож вонзили!
— Знаю. Мне и самому не легче.
От этих слов Никколо вдруг смягчился, в его голосе послышалась нежность — казалось, еще немного, и он кинется брату на шею:
— Только любовь спасает нас, если бы не она, я уже давно, наверное, превратился бы в животное… в жабу! И не смотри на меня так! — добавил он в ответ на растроганный взгляд Джулио.
— Девочкам нужна зимняя одежда, — сказал тот.
— Так давай купим, немедленно!
Во время таких порывов Никколо выпячивал грудь, так что казался еще выше, и принимался метаться взад и вперед, будто в лавке ему было слишком тесно. Довольный собой, он бросал гордые и пламенные взгляды, шумно вздыхая, будто только что спас племянниц от смерти. Он нервничал.
— Девочки — самое святое, что у нас есть. Разве не так?
— Я и сам все время говорю это.
— А Энрико… Он тоже так думает?
— Черт возьми, разумеется!
— И где только его так долго носит?
— Да он всего-то десять минут, как вышел, — Джулио посмотрел на часы.
— Я, пожалуй, пойду, увидимся дома. Не задерживайся! — сказал Никколо.
Оставшись один, Джулио решил подготовить несколько квитанций. В этот момент зашел молодой француз, искусствовед, приехавший в Сиену изучать творчество художников пятнадцатого века, — он каждое утро заглядывал в лавку, возвращаясь из Государственного Архива. По обыкновению хорошо одетый, он держал в руках трость с набалдашником из слоновой кости в золотой оправе. Глаза его были бирюзового цвета, а улыбку обрамляли тяжелые светлые усы.
— Добрый день, синьор Низар.
— Здравствуйте!
— Какие новости?
— Вот, нашел кое-что интересное про Маттео ди Джованни [1] . Просто неслыханно! Это будет настоящим открытием! Не представляете, как я рад!
— Позволите полюбопытствовать? — спросил Джулио.
— Эта находка очень пригодится для книги, над которой я сейчас работаю!
— В таком случае не буду допытываться — лучше вам пока не раскрывать своих карт.
Джулио испытывал какое-то благоговение перед тем, что происходило в жизни других; и ему всегда было приятно, когда с ним откровенничали. Многие считали его человеком, которому можно доверять. Для Джулио же все они были частью того мира, который они с братьями навсегда утратили, запятнав себя подделкой подписей. С некоторых пор он все острее ощущал моральную ответственность за это и не смел требовать от окружающих уважения — оно было бы ему только в тягость. Джулио робел, избегал старых знакомых, чтобы не обмануть их доверие.
1
Маттео ди Джованни (Matteo di Giovanni di Bartolo), или Маттео да Сиена (род. ок. 1430, Борго Сан Сеполькро — ум. 1495, Сиена) — итальянский художник сиенской школы.
Приговор совести вынуждал его замыкаться в кругу семьи; всем же прочим он улыбался, но как-то сдержанно, натянуто, и от этого еще больше страдал. Никколо в друзьях не нуждался и каждый раз упрекал брата, когда тот проявлял к кому-либо чрезмерное радушие:
— Ты ведь понимаешь, что нас с этими людьми разделяет что-то, чего они нам никогда не простят. Так что нечего и нам с ними церемониться.
Джулио слушал Низара, спрятав руки в карманы и не поднимая глаз, — так нищий, проведя полчаса в компании богача, чувствует себя счастливее, чем прежде. Но если бы Низар протянул ему руку для рукопожатия, он почувствовал бы себя неловко.