Три портрета эпохи Великой Французской Революции
Шрифт:
До сих пор у Мирабо в Биньоне был один противник — не любивший сына отец; теперь их стало два: отец и объединившаяся с ним, не любящая мужа, ничего ему не простившая, умная, враждебная жена.
В один из вечеров, уже после прихода почты, снова обманувшей его ожидания, в дверь к Мирабо постучали. То были жандармы. Они предъявили тайное королевское распоряжение о заточении Оноре-Габриэля Рикет-ти де Мирабо в крепость-тюрьму на острове Иф без определения сроков заключения.
Совместные усилия маркиза и графини де Мирабо не остались безрезультатными.
IX
Кругом
Он был заключен в крепость без права переписки с отцом, матерью, сестрами, с ком бы то ни было, кроме жены. Он ехал к месту своего заключения с тяжелыми чувствами. В двадцать шесть лет столько ударов судьбы, столько поражений! И впереди — тюремное заключение в зловещей крепости, отрезанной от земли, без определения сроков заточения. Ты во власти пиратов, разбойников, незримых злодеев; против тебя эта страшная могущественная власть деспотизма, эта охватывающая всю страну беспощадная неодолимая машина государственного принуждения; что может противопоставить ей одинокий, бедный слабый человек?!
Об этих настроениях можно только догадываться. Прямых источников, т. е. писем самого Мирабо той поры, не сохранилось. Но остались косвенные свидетельства: письма Эмили Мирабо к мужу, по которым можно в какой-то мерс реконструировать письма и настроение узника крепости Иф (письма тщательно собирал и изучал младший Ломени ), и затем связанные с заключением в крепости Иф воспоминания или суждения самого Мирабо последующих лет. Следует также припомнить: надвигалась осень с хмурым небом, холодными ветрами, длинными ночами. Было естественно, что это самое суровое из испытаний, которым Мирабо подвергался за свою недолгую и бурную жизнь, рождало у него чувство подавленности.
Сознание беспомощности, отрешенности от всего остального мира — мира свободной, независимой жизни — подтверждается также оживленностью его переписки с женой. Последнее время супруги не искали взаимного общения; скорее напротив. После отъезда Эмили в Биньон Мирабо писал ей редко, коротко и по сугубо деловым вопросам. На острове Иф его жена, его маленькая Эмили, представлялась ему лучом света в непроглядной мгле, последним окном, соединяющим его с внешним миром. Далекий, невидимый, недоступный, потерянный для него мир, кажущийся издали ярким, многоцветным, чудесным, со всеми его радостями и огорчениями, он, может быть, утрачен навсегда. Одна лишь Эмили еще остается тоненькой, слабой нитью, соединяющей его с прежней, счастливой, свободной жизнью, где каждый волен делать то, что он хочет.
Оноре пишет жене часто, чаще, чем когда-либо в жизни. Он обращается к ней снова, как в первые счастливые дни после свадьбы, на ты; он пишет ей ласковые, добрые письма: он и в самом деле скучает по ней, по маленькому сыну. Он их любит; этот каменный остров без них пустынен.
Письма Эмили к своему мужу в заточении — это нежное голубиное воркованье. Теперь, когда так далеко, так прочно он укрыт за каменными неприступными стенами крепости, она находит для него самые теплые, проникающие в сердце слова. Верная, лишенная мужа жена, она думает только о нем; для нее больше ничто не существует, все ее помыслы, чувства — все обращено к нему. Единственные заботы, занимающие ее дни и ночи, — это как ему помочь, как облегчить судьбу дорогого Оноре, отца их маленького сына.
Мирабо — умный человек, и ему не надо сыграть три партии в берлан <Берлан — широко распространенная во времена Людовика XV и Людовика XVI карточная игра.>, чтобы разобраться в своем партнере. Он был сначала обрадован, растроган этой нежностью Эмили, ее сердечными заверениями в любви. Может быть, и в самом деле.заточение в крепость Иф, которого добился его отец, было, как она открыто писала, благом по сравнению с теми карами, которые по жалобе де Вильнев-Муана готовил суд в Грассе. Послушать Эмили — и отец, и она, отправив Оноре узником в крепость, откуда никто не возвращается, радели только о его благе.
Но с некоторых пор заключенному в крепости Иф, радующемуся каждому письму от своего единственного корреспондента, стало казаться, что в письмах его жены слишком уж много меда. В настойчивости заверений в любви, в постоянных напоминаниях о ее хлопотах, о ее заботах, о ее бессонных ночах он чувствовал какую-то преувеличенность чувств, что-то неискреннее, порождавшее неотчетливое ощущение возрастающей тревоги.
Письма с его стороны становились реже и суше. Графиня Эмили де Мирабо и в самом деле совсем не проста. Старый маркиз был ею очарован; ее влияние на него день ото дня все более возрастало. Он, правда, не мог никак разобраться до конца, как же она относится на деле к своему мужу, где проходит грань между искренними чувствами и ролью, играемой так искусно, так тонко, что порою кажется, будто это вовсе не роль, а правда.
Эмили делала вид, что не замечает растущего недоверия и сухости писем мужа. С некоторых пор он стал ей писать на вы вместо прежнего доверительного ты, как это принято между мужем и женой. Она ему писала но-прежнему на ты и не скупилась на ласковые слова. Но на прямо поставленные вопросы — например, приедет ли она к нему на остров Иф — отвечала неясно и уклончиво.
Мирабо уже составил мнение о своем партнере в партии берлаи. Он не доверял больше своей жене. Иллюзии, порожденные возросшими трудностями и угрожавшими ему опасностями, рассеивались. Со стороны графини Мирабо следовало ожидать маскируемого сладчайшими улыбками и речами стремительного удара стилетом.
Враждебность матери, отца, жены — не слишком ли много для слабых человеческих плеч?
Впрочем, и сам наш герой не только не являл пример добродетели, но и беспечно давал противникам сильные козыри против себя.
Крепость Иф, после того как он немного обжился на новом месте, оказалась не таким уж адом; и здесь, как постепенно выяснилось, можно было существовать.
Как всегда, Мирабо в злоключениях помогали его громкое имя и особый дар склонять в свою пользу, даже очаровывать людей.