Три повести о войне

Никто не любит предисловий. Читатель не любит их читать, а писатель – писать. Потому что это словно ты уже стоишь на опушке леса, на берегу

Поэтому я не обижусь, если вы сначала прочитаете историю, а потом решите, нужно вам или нет перекинуться парой слов с автором. Если посчитаете, что нужно, возвращайтесь сюда, в начало.

А началось все давно. Даже не в моем детстве, а когда Генриху было лет 13–14. Он сражался с волком. Была ночь. Волчара вцепился в жеребенка сзади и тянул его к себе, а Генрих держал жеребенка за голову и пытался втащить его к себе в шалаш. Отпускать было нельзя. Ни за что. Волк был один, и Генрих был один. Волк был большой и голодный. А Генрих очень низкого роста, тощий и еще более голодный. Удивительно, что фамилия у Генриха была Вольф, в переводе с немецкого – Волк. Все родные у мальчишки были очень далеко, а мама и вовсе умерла, поэтому никто не собирал ему на работу узелок с едой. Какая семья была у волка – никто никогда не узнает. Но для кого-то же он пытался украсть жеребенка. Волк хотел есть, а Генрих хотел жить.

Оба тянули жеребенка молча. Такая вот тихая схватка. Остальные жеребята и кобылы сбились в кучу и жалобно ржали. У Генриха не осталось сил звать на помощь, пальцы онемели. Надо было дотерпеть до рассвета. Чтобы выжить, надо было просто не разжимать пальцы и терпеть, и тогда, возможно, помощь придет. Если сдашься, то за потерю колхозного имущества мальчишку ждала трудармия, а то и расстрел. Шла война.

Утром мимо проехал на коне местный колхозник с ружьем. Выстрелил – волк убежал. А Генриху пришлось еще долго разжимать пальцы, чтобы отцепиться от жеребенка.

Когда я для школьных сочинений и просто ради интереса спрашивала своего дедушку Андрея (так звать его было уже привычней, чем Генрих) о его детстве, о том, что пришлось пережить, о том, кто виноват в ужасах, что выпали на жизнь его поколения, он говорил нехотя, очень скупо, без подробностей, обид и обвинений, подводя черту под разговором: «Время было такое».

Дедушка умер рано – сердце не выдержало. Он был весёлым человеком, любил петь и плясать, всегда охотно играл и возился с ребятней, а своих детей и внуков называл «вы мои золотые». Его семья была первой в деревне, в которой немец женился на русской. Этому не радовались родные Генриха. Да и не все родные Екатерины смогли смириться.

Дети и внуки были главной ценностью и счастьем жизни интернациональной семьи. Если бы Генрих не молчал и не терпел, нас могло бы и не быть. Время было такое – опасно говорить правду, опасно делать то, что не одобрено партией. Наверное, дедушка и представить себе не мог, что я когда-то напишу эту книгу.

Но времена меняются. Только дедушку я расспросить уже не могу. Все подробности мне рассказывают моя бывшая учительница немецкого языка Мария Андреевна и ее супруг. Они с Генрихом ехали в одном поезде, который увозил их из родных мест, жили в одном селе. Мария Андреевна – это Марийхе, героиня повести «Полынная елка». Она выжила, выросла, выучилась, помогала закладывать первый в селе сад с первыми в этом районе яблоневыми деревьями (тогда в предгорьях Алтая яблок не выращивали). В селе душевного человека и замечательного педагога любили и уважали. И только «начальство», бывало, портило жизнь. Один из глупых местных руководителей пытался обвинить учительницу… в шпионаже. Другой пытался дать поручение – слушать и рассказывать, чем занимаются на религиозных собраниях местные немцы-лютеране. Третий запретил в Доме культуры концерт, который подготовила немецкая диаспора района. И семья Марийхе первая из местных немцев приняла решение эмигрировать в Германию. Тогда это требовало мужества. Никто не знал, будет ли возможность еще когда-то увидеться с теми, кто остается в Советском Союзе.

Мы долго говорим. Слушать – страшно. Представлять – еще страшнее. Оправдать невозможно. Не знать – нельзя. Эти истории – словно протянутая из прошлого рука. Та, что поможет тебе в трудную минуту. Я чувствую ее и в серьезном, и в мелочах. Однажды меня высадили из поезда, что-то напутали с билетом. Я была готова разреветься от такой несправедливости, стоя на перроне в незнакомом городе, когда мои вещи спокойненько едут себе в купе в сторону дома. И… рассмеялась, вспомнив, как добирался домой без билетов, еды и документов, с подгоревшими ногами, один из моих героев. Он был мальчишкой и – смог. И теперь своей обожженной рукой он словно встряхнул меня за шиворот или дал подбадривающий подзатыльник. Какой глупостью на этом фоне показались мне мои проблемы.

Я радуюсь каждому моменту жизни, несмотря на неприятности и на то или иное время. Время – оно проходит. А что-то внутри тебя остается навсегда. Просто, если трудно, нужно не разжимать пальцы и дотерпеть до утра.

Последний раз я видела папу, когда он построил нас троих возле мамы и строгим тихим голосом давал наказ.

– Лиля, – начал он со старшей. Лиля через несколько дней должна была пойти в пятый класс. – Лиля, возьми свой любимый ранец и вытащи из него все книги. Все, все, даже самые интересные. И положи в него бутылочку с водой, вот этот пакетик сухариков и переодеться. Еще положи записку – как тебя зовут, как маму зовут и наш адрес. И свой портфель ты нигде не оставляй! Всегда помни про него, держи его рядом.

Лиля сразу начала выполнять, что ей сказали. Хотя охотней она бы обошлась без сменной одежды. Лиля у нас отличница и книжница. Больше всего на свете она хотела стать учительницей. Мы с Миной и все наши соседские дети измучились с ее игрой в школу. Особенно, конечно, Мина. Мина учиться не любила, она любила бегать, прыгать и играть. Еще Мина умела драться, как мальчишка.

– Миночка. – Папа взял Мину за руки и повернул её к маме. – Мина, ты крепко-крепко за маму держись. Вот так за юбку держись и не отпускай. Никуда не убегай, в сторону не отходи. А если мама куда пойдёт, то ты с ней иди. Или за Лилю держись.

Мина сразу вцепилась в мамино платье. Миночке было семь лет. Ранца у нее еще не было, и папа соорудил ей рюкзачок, куда тоже положили сухари. Рюкзак удобно висел на спине, и руки у Мины были свободны.

Мне рюкзачка не дали, и я приготовилась зареветь.

– Марийхе. – Папа поднял меня на руки, крепко прижал к себе, а потом передал маме. – Марийхе… Хелена, не спускай Марийхе с рук…

Я, конечно, люблю сидеть у мамы на руках. Но недавно я научилась здорово бегать и сидеть на руках совсем не хотела.

У мамы было растерянное лицо. Такое, как если мы с Миной убегали далеко играть, за ручей, к Миусу [1] , или в соседнюю деревню к кузену и она нас долго не могла найти. Или такое, когда Лиля нас спрашивает: «Ну-ка отвечайте, сколько будет одна курица плюс еще одна курица?» А мы ей: «Наваристый бульон!»

Так мы проводили папу до сельсовета. А потом за нами приехала подвода.

Я очень люблю кататься на коне! У нас и дома когда-то были Раздор и Шустрая. Только у нас их забрали. Уже давно. Тогда у всех лошадок забирали. А корову с теленком родители отвели недавно сами и взамен получили справку. Хорошо, что кошка Мими осталась с нами! Мы взяли ее с собой на подводу.