Три сонета Шекспира
Шрифт:
VIII
Шевченко не подвел. Список личного состава вневедомственной охраны порта, что нес караул в ночь убийства Иванцова, Виртанен получила. Шевченко обстоятельно пояснил, кто такие эти люди, что могли, что не могли видеть, что могли, что не могли слышать.
— Вообще-то я вам посоветую поговорить с Ерохиным и Ручкиным. Склад рыбзавода, который они охраняли, совсем рядом. Жаль, лейтенант Кашин, дежурный офицер, в отпуск отбыл, буквально позавчера, говорят… А вы считаете, что убийцы и продали пистолет?
— Я, собственно, ничего пока не считаю, — ответила Люба,
— Я еще просила график частот рации сержанта, — напомнила Виртанен.
Шевченко замялся:
— Не успели. Наши радисты сегодня на задании, завтра, наверное.
— Завтра, так завтра, — спокойно отреагировала Виртанен, хотя видела, Шевченко заюлил, завертелся, к чему бы это?
— Кстати, — сказала она, — Александр Алексеевич, удивительное дело. До Иванцовых мои повестки так и не дошли. У вас в управлении что, необязательные нарочные?
— Получала Иванцова повестки, — поморщился Шевченко. — Только идти не захотела. Я сам ее на допросы на аркане вытягивал.
— Какой смысл Иванцовой говорить мне неправду?
— Так надо же что-то сказать. Вот и врет. Она показала что-нибудь новое, Любовь Карловна? — Голос Шевченко звучал озабоченно.
— По сравнению с тем, что было записано в дело вами, ничего решительно, — ответила Виртанен. — Извините, Александр Алексеевич, мне пора в порт. Я не чувствую за собой морального права приглашать к себе повесткой майора Хрисанфова как старшего по званию. Поэтому, извините, тороплюсь.
Выйдя на улицу, Люба с неудовольствием обнаружила, что погода явно начинает портиться. Пока ехала в управленческом «Москвиче» по длинной набережной, начал накрапывать дождь. Небо над морем затянуло тучами до самого горизонта, и Люба невольно забеспокоилась, как бы не сорвалась их вечерняя прогулка.
Начальник вневедомственной охраны порта Иван Федорович Хрисанфов слушал Виртанен с легким недоумением и не скрывал этого. Она расспрашивала его о конфликтах с сержантом Иванцовым, а он, как ни старался, ничего толком вспомнить не мог.
— Вдова Иванцова утверждает, что вы бывали несправедливы к сержанту, придирались к нему, не давали квартиру.
Хрисанфов только возмущенно фыркал в усы.
— Знаете ли, милая Любовь Карловна, если я буду заостряться на каждом сержанте, то мне работать будет некогда.
— Не слишком ли вы жестоки к памяти человека, которого уже нет? Или я должна судить по вашим словам, что вы действительно недолюбливали Иванцова?
— Вы не командир, вы следователь. А был бы у вас хоть один подчиненный, вы бы знали, что всех подчиненных командир и любит одинаково, и одинаково терпеть не может. Тем более Иванцов, извините, если вы настаиваете на смягчении оценок, был явно человек со странностями.
— Эти странности вызывали нарекания? Что вы имеете в виду?
— С дисциплинкой у него было неважно, хромала дисциплинка. То, понимаете ли, на его посту какие-то личности появляются, это называется друзья подошли пару слов сказать, то, наоборот, запрет проходную и сидит, молчит, на вызовы не отвечает. Или… Служебная необходимость заставила меня предложить ему другой пост. Ни в какую! Вообще, должен вам сказать… Привилегий требовал, а я таких людей, признаюсь, не люблю. То квартира ему нужна, то очередное звание присваивай, выслуга подходит,
— Но это же мелко… Да и не пристало сотруднику… За такое гонят!
— А я и хотел гнать! Особенно после рапорта старшего лейтенанта Кашина о том, что уснул Иванцов на посту. Да там жена резвая, дошла до самого Николаева и добилась его заступничества. Тот мне объяснил, что Иванцов человек еще молодой, впечатлительный, что дите у него малое, жизнь нелегкая, дома условия плохие. Словом, ангел, а не сержант. Все виноваты, всё виновато… Вот такие дела, милая Любовь Карловна. Что вас еще интересует?
— Все, что вы можете добавить к портрету этого человека. И еще — кто может знать, кто может узнать, если видел в лицо, дружков Иванцова?
— Одного, чернявого, я и сам запомнил. Горец он или грек. У нас тут такие края — полная дружба народов. Представьте картинку: Иванцов на посту, рация на плече, пистолет на боку, и, эдак покуривая, лясы точит. Я в машине ехал, патрульной. Точно не скажу, но показалось мне, что-то они друг другу передавали. Эх, подумал тогда, еще только валютных сделок мне не хватает среди личного состава. Вызвал Кашина, велел проследить. Видел-то издали, а подошел бы, спросил, они бы отбрехались, попрятали бы все, что там у них было, чеки «березовые» или еще что. Кашин обещал приглядеть, только на второе или на третье дежурство после этого та беда случилась.
Из порта Люба поехала к Иванцовой. Надежды дома не оказалось. Люба хотела подождать, но высунувшаяся из окна соседнего дома женщина крикнула ей:
— Надю не ждите, она к матери в «Цитрусовый» уехала… У нее отгулы…
«Просто поразительно! Мать Надежды Васильевны работает в том совхозе, продукцию которого охранял убитый муж. Да так ревностно, что ни под каким видом не желал менять поста. А когда дело дошло и вовсе до увольнения, не Иванцов, жена его прорвалась к высокому начальству… Эта семья была заинтересована, чтобы один из ее членов охранял совхозные мандарины. И друг детства Иванцова — директор того же совхоза. Не знаю, как мне, а Нечитайло эти факты должны быть небезынтересны. Может быть, вообще рядом с совхозом зарыта собака — не зря же Быков советовал далеко в розыске от совхоза не уходить?»— думала Люба, направляясь к автобусной остановке.
Она прошла метров двести, когда вдруг из-за угла на большой скорости выскочил старый «Запорожец». Люба посторонилась, стараясь одновременно обойти и огромную лужу. Она прижалась к забору, но водитель «Запорожца» словно не видел женщину. Лихо форсировал водную преграду — и на Любу обрушился шквал грязной воды, обдавший ее с ног до головы. «Хулиганство…»— процедила Люба сквозь зубы, отряхиваясь, но ничего не могла сделать, платье было испорчено. Лен быстро впитывал жижу, вышивку покрыли бурые пятна. У Любы на глаза навернулись слезы.