Три страны света
Шрифт:
Полинька тяжело вздохнула, причем башмачник вздрогнул, а Надежда Сергеевна с недоумением покачала головой.
– Палагея Ивановна, прикажите внести ваши вещи: Я…
– Мои вещи… зачем это, Афанасий Петрович? – с удивлением спросила она.
– Ах, боже мой! вот дурак, так дурак: жил окно в окно сколько лет… глупая башка, глупая!.. эх!
Так заключил Доможиров, открутив совсем одну кисточку и с негодованием бросив ее на пол.
– Палагея Ивановна! – продолжал он умоляющим голосом, не поднимая головы. – Матушка, прикажите внести
– Попросите хорошенько! – кокетливо сказала Полинька.
– Ну да как же еще? я уж, право, не знаю.
– Ну, станьте на колени.
– Как на колени?
– Ну, как вы ставите вашего сына.
– Ишь, какая!.. Ну, ну, извольте. Так ли, Палагея Ивановна? так?
Он стал на колени. Очень смешна была вся его фигура, особенно лицо.
Полинька сложила руки и величаво спросила:
– Чего же вы хотите?
– Вашей ручки, ручки вашей.
И он нежно вытянул губы.
Полинька расхохоталась, оттолкнув Доможирова, который так был поражен неожиданной развязкой, что не справился с легким толчком, упал и с разинутым ртом дико смотрел с полу на смеявшуюся Полиньку. Катя и Федя торжествовали, прыгая около распростертого Доможирова и хлопая своими маленькими руками. Они терпеть не могли Доможирова: вечно праздный, он вмешивался в детские распри и, по естественному пристрастию к своему красноухому Мите, всегда обвинял Катю и Федю, жалуясь на них девице Кривоноговой. Башмачник угрюмо помог встать Доможирову и отчистил его сюртук.
– Ну, Афанасий Петрович, – сказала Полинька, – теперь мы квиты! Вы довольно шутили с нами, – вот и вам пора было… не правда ли?
Он с минуту стоял, как ошеломленный, вытаращив глаза, и вдруг разразился потрясающим смехом. Долго хохотал он, хорохорился, поздравлял Полиньку, что она перехитрила его; но слезы слышались в его диком хохоте, и он поминутно сморкался.
– Однакож я шучу, шучу, а уж пора: все готово, – сказала Полинька нетвердым голосом.
Чем ближе подходило время разлуки, тем сильней становилось ей жаль своей комнатки, башмачника и даже Доможирова.
– Ага! шутила, шутила, а теперь, кажется, уж и плакать, – заметила Надежда Сергеевна, которой очень не нравилось, что Полинька начинает бродячую жизнь по чужим домам.
– И не думала! – с досадой сказала Полинька и, чтоб скрыть слезы, вскочила на окно и сняла клетку. Вынув своего снигиря, она поцеловала его, погладила и, держа на пальце, поднесла к форточке,
– Что ты делаешь? – спросила Надежда Сергеевна.
– Выпустить хочу.
– Ведь он умрет с голоду.
– Зато полетает на воле.
И Полинька высунула свой пальчик в форточку: снигирь чивикнул, радостно забил крыльями и порхнул.
– Полетел! – печально сказала Полинька, спрыгнув с окна.
– Полетел! – рыдающим голосом повторил башмачник, у которого вертелся в голове тот день, когда Полинька в первый раз приласкала птичку, а он, гордый и счастливый своим подарком, любовался Полинькой,
– Вон он, вон, вон! – закричали Катя и Федя, вскакивая на окно и следя за снегирем; который уселся на крыше Доможирова и припрыгивал и осматривался во все стороны.
– Я его поймаю! – сказал Доможиров и выбежал.
– Карл Иваныч, вы возьмите мои цветы; только смотрите, берегите их! – сказала Полинька, надевая шляпу и салоп.
– Извольте, я их…
Полинька быстро повернулась к нему спиной и, подойдя к Кирпичовой, спросила:
– Что, не криво я шляпку надела без зеркала?
– Нет, – сказала Надежда Сергеевна, – шляпка не криво надета. А вот, – прибавила она едва слышным голосом, – слезы зачем?
И она отерла слезу, катившуюся по щеке Полиньки. Они крепко поцеловались.
– Ну, Христос с тобою!
И Надежда Сергеевна перекрестила Полиньку.
Они вышли на улицу. Праздные жители Струнникова переулка собрались около воза разглядывать Полинькино добро. Воз двинулся, и Полинька, раскланиваясь на все стороны, пошла за ним в сопровождении Кирпичовой и башмачника, напутствуемая пронзительными криками Доможирова, забравшегося на крышу ловить снигиря.
Казалось, Катя и Федя теперь только почувствовали, что сиротство их увеличивается, и огорчились отъездом Полиньки. Переглянувшись, они схватились ручонками и побежали за ней. Вдруг раздался могучий голос девицы Кривоноговой:
– Куда? зачем? назад!
Дети вздрогнули, оглянулись и тотчас же, сжав еще крепче руку друг другу, пустились во всю прыть вперед.
– Тетя, тетя! – закричали они отчаянно, догоняя Полиньку.
Полинька обернулась и приняла в объятия запыхавшихся детей. Они повисли у ней на шее и плакали, целуя ее. Много нужно было Полиньке употребить усилий, чтоб самой не заплакать.
– Вот вам, купите себе леденцов, – сказала она, давая им по пятачку. – Да ступайте домой, а то старая тетя бранить станет!
– Ничего, пускай бранит! – дерзко сказали дети в один голос, всхлипывая ив то же время сквозь слезы с улыбкой посматривая на свое богатство.
– Ну, прощайте! – сказала Полинька и поспешила догнать свой воз.
Дети долго смотрели ей вслед,
– Ушла, – грустно сказал Федя.
– Ушла тетя Поля, – сказала Катя, тяжело вздохнув.
Они еще с минуту молчали; потом Федя взглянул на свои деньги и сказал:
– Пойдем в лавочку, купим леденцов.
– Пойдем, – отвечала Катя.
И они побежали купить леденцов, как будто надеясь заглушить ими свое горе.
Может быть, ни для кого в Струнниковом переулке отъезд Полиньки не был так чувствителен, как для Кати и Феди, – ни для кого… кроме несчастного башмачника!
Чем ближе подходила Полинька к дому, где должна была жить, тем грустнее становилось ей. Разговор замолк, и все трое шли за возом так молчаливо и так уныло, как ходят люди только за гробом.
Глава V