Три товарища
Шрифт:
Роза поднялась:
– Так ты придешь в пятницу?
Я кивнул.
Она поглядела на меня:
– Ты ведь знаешь, в чем дело?
– Разумеется.
Я не имел ни малейшего представления, о чем идет речь, но не хотелось спрашивать. К этому я приучил себя за тот год, что был здесь тапером. Так было удобнее. Это было так же обычно, как и мое обращение на «ты» со всеми девицами. Иначе просто нельзя было.
– Будь здоров, Роберт.
– Будь здорова, Роза.
Я посидел еще немного. Но в этот раз что-то не клеилось, не возникал, как обычно, тот сонливый покой, ради которого я по воскресеньям заходил отдохнуть в «Интернациональ». Я выпил еще стакан рома, погладил кошку и ушел.
Весь день я слонялся без толку. Не зная, что предпринять, я нигде подолгу не задерживался. К вечеру пошел в нашу мастерскую. Кестер был там. Он возился с кадилляком. Мы купили его недавно по дешевке, как старье. А теперь основательно отремонтировали, и Кестер как раз наводил последний глянец. В этом был деловой расчет. Мы надеялись хорошенько на нем заработать. Правда, я сомневался, что это нам удастся. В трудные времена люди предпочитают покупать маленькие машины, а не такой дилижанс.
– Нет, Отто, мы не сбудем его с рук, – сказал я. Но Кестер был уверен.
– Это средние машины нельзя сбыть с рук, – заявил он. – Покупают дешевые и самые дорогие. Всегда есть люди, у которых водятся деньги. Либо такие, что хотят казаться богатыми.
– Где Готтфрид? – спросил я.
– На каком-то политическом собрании.
– С ума он сошел. Что ему там нужно?
Кестер засмеялся:
– Да этого он и сам не знает. Скорей всего, весна у него в крови бродит. Тогда ему обычно нужно что-нибудь новенькое.
– Возможно, – сказал я. – Давай я тебе помогу.
Мы возились, пока не стемнело.
– Ну, хватит, – сказал Кестер.
Мы умылись.
– А знаешь, что у меня здесь? – спросил Отто, похлопывая по бумажнику.
– Ну?
– Два билета на бокс. Не пойдешь ли ты со мной?
Я колебался. Он удивленно посмотрел на меня:
– Стиллинг дерется с Уокером. Будет хороший бой.
– Возьми с собой Готтфрида, – предложил я, и сам себе показался смешным от того, что отказываюсь. Но мне не хотелось идти, хотя я и не знал, почему.
– У тебя на вечер что-нибудь намечено? – спросил он.
– Нет.
Он поглядел на меня.
– Пойду домой, – сказал я. – Буду писать письма и тому подобное. Нужно же когда-нибудь и этим заняться.
– Ты заболел? – спросил он озабоченно.
– Да что ты, ничуть. Вероятно, и у меня весна в крови бродит.
– Ну ладно, как хочешь.
Я побрел домой. Но, сидя в своей комнате, по-прежнему не знал, чем же заняться. Нерешительно походил взад и вперед. Теперь я уже не понимал, почему меня, собственно, потянуло домой. Наконец вышел в коридор, чтобы навестить Георга, и столкнулся с фрау Залевски.
– Вот как, – изумленно спросила она, – вы здесь?
– Не решаюсь опровергать, – ответил я несколько раздраженно. Она покачала головой в седых буклях:
– Не гуляете? Воистину, чудеса.
У Георга я пробыл недолго. Через четверть часа вернулся к себе. Подумал – не выпить ли? Но не хотелось. Сел к окну и стал смотреть на улицу.
Сумерки раскинулись над кладбищем крыльями летучей мыши. Небо за домом профсоюзов было зеленым, как неспелое яблоко. Зажглись фонари, но темнота еще не наступила, и казалось, что они зябнут. Порылся в книгах, потом достал записку с номером телефона. В конце концов, почему бы не позвонить? Ведь я почти обещал. Впрочем, может быть, ее сейчас и дома нет.
Я вышел в прихожую к телефону, снял трубку и назвал номер. Пока ждал ответа, почувствовал, как из черного отверстия трубки подымается мягкой волной легкое нетерпение. Девушка была дома. И когда ее низкий, хрипловатый голос словно из другого мира донесся сюда, в прихожую фрау Залевски, и зазвучал вдруг под головами диких кабанов, в запахе жира и звяканье посуды, – зазвучал тихо и медленно, так, будто она думала над каждым словом, меня внезапно покинуло чувство неудовлетворенности. Вместо того чтобы только справиться о том, как она доехала, я договорился о встрече на послезавтра и лишь тогда повесил трубку. И сразу ощутил, что все вокруг уже не кажется мне таким бессмысленным. «С ума сошел», – подумал я и покачал головой. Потом опять снял трубку и позвонил Кестеру:
– Билеты еще у тебя, Отто?
– Да.
– Ну и отлично. Так я пойду с тобой на бокс. После бокса мы еще немного побродили по ночному городу. Улицы были светлы и пустынны. Сияли вывески. В витринах бессмысленно горел свет. В одной стояли голые восковые куклы с раскрашенными лицами. Они выглядели призрачно и развратно. В другой сверкали драгоценности. Потом был магазин, залитый белым светом, как собор. Витрины пенились пестрым, сверкающим шелком. Перед входом в кино на корточках сидели бледные изголодавшиеся люди. А рядом сверкала витрина продовольственного магазина. В ней высились башни консервных банок, лежали упакованные в вату вянущие яблоки, гроздья жирных гусей свисали, как белье с веревки, нежно-желтыми и розовыми надрезами мерцали окорока, коричневые круглые караваи хлеба и рядом копченые колбасы и печеночные паштеты.
Мы присели на скамью в сквере. Было прохладно. Луна висела над домами, как большая белая лампа. Полночь давно прошла. Неподалеку на мостовой рабочие разбили палатку. Там ремонтировали трамвайные рельсы. Шипели сварочные аппараты, и снопы искр вздымались над склонившимися темными фигурами. Тут же, словно полевые кухни, дымились асфальтные котлы.
Мы сидели; каждый думал о своем.
– А странно вот так в воскресенье, Отто, правда? Кестер кивнул.
– В конце концов радуешься, когда оно уже проходит, – сказал я задумчиво.
Кестер пожал плечами:
– Видимо, так привыкаешь гнуть спину в работе, что даже маленькая толика свободы как-то мешает. Я поднял воротник:
– А что, собственно, мешает нам жить, Отто? Он поглядел на меня улыбаясь:
– Прежде было такое, что мешало, Робби.
– Правильно, – согласился я. – Но все-таки? Вспышка автогена метнула на асфальт зеленые лучи. Палатка на рельсах, освещенная изнутри, казалась маленьким, уютным домиком.
– Как ты думаешь, ко вторнику покончим с кадилляком? – спросил я.