Три времени Сета
Шрифт:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Вздох — и огненный глаз Митры, только что выглядывавший на целую четверть из-за багровой полосы горизонта, провалился в невидимую бездну, в царство мрака, где никогда еще не бывал человек. Конан, уверенный в этом так же, как в том, что он — киммериец, покачал головой: какую же зловещую тьму проходит солнце каждую ночь, пока вновь не взойдет над землею? И какой силой обладает оно, если возвращается к людям сквозь сонмы древних демонов, жаждущих пленить его, оставить навеки в смрадном логове своем?
Ночная прохлада опустилась к самой траве, увлекая за собою вниз мрак и сон из заоблачной выси. Конан вытянул из мешка за рукав теплую кожаную куртку на
Сплюнув в костер, киммериец снова запустил руку в мешок: в маленьком деревенском трактире на границе Офира и Кофа он прихватил с собой кувшин с пивом — а офирские мастера всегда умели варить темное крепкое пиво — и теперь пожелал отведать его перед сном, дабы заглушить всякие воспоминания об аргосском розовом. Он протолкнул внутрь плотно забившую узкое горлышко сосуда пробку и, придерживая ее соломинкой, начал шумно высасывать ароматный напиток. Когда в кувшине осталось не более трех четвертей, Конан с сожалением оторвался от него, аккуратно устроил между камней, а сверху прикрыл большим листом лопуха.
Сон давно уже трепетал перед очами его своими матово-белыми крыльями, сквозь которые и ночь казалась не так черна, а после пива и веки отяжелели, и мышцы сковал невидимой цепью Хипнош — бог забвения. Рот киммерийца сам собою широко открылся в сладком зевке; мысли спутались, как волосы от ветра за день пути. Укладываясь на плащ, похищенный им в том же деревенском трактире у пьяного делопроизводителя, следующего из Мессантии в Ианту за невестой, он ощутил вдруг некоторое беспокойство, сходное с тем, какое вызывает обыкновенно чей-либо пристальный взгляд в спину. Встав на колени, Конан всмотрелся в ночную мглу, заодно напрягая слух и обоняние.
Но недвижимо было все вокруг. Редкие деревья стояли твердо, не касаемые сейчас природными капризами вроде бури или землетрясения; кусты чуть подрагивали от сырости и сквозняка; даже тени не мелькнуло в свете языков пламени. И — тишина. Только вечные звуки, на кои привык не обращать внимания человек, слышались отовсюду: шелест листьев и стрекот цикад, шуршание мыши в траве и мягкий плеск волн Хорота… Беспокойство усилилось, колючими мурашками пробежав по мощным плечам и рукам киммерийца. Он замер, пытаясь объять весь окружающий его мир, и в тот же момент уловил в ночной музыке нечто лишнее, постороннее, а доносилось сие со стороны реки. Не теряя и вздоха, Конан вскочил, пригнувшись, ринулся к берегу Хорота, оскальзываясь на влажной глине.
От зацветшей воды тянуло болотной хлябью; под ногами киммерийца чавкнула мокрая зелень, покрывшая реку чуть не до половины. Но не успел он сделать и шага дальше, как колено его наткнулось на что-то тяжелое и теплое. Протянув руки, Конан ощупал предмет. Под его сильными пальцами тот дернулся и заперхал — звуки были вполне человеческие, хотя и довольно странные. Более не раздумывая, киммериец ухватил находку за складки одежды и вытянул на берег.
Когда огонь, жарко и радостно взметнувшись от новой порции сухих веток, осветил все вокруг, Конан сумел как следует разглядеть свою добычу. По правде говоря, ничего особенно ценного он не выловил. Крепко привязанный к толстой и длинной доске, перед ним лежал рыжий парень лет восемнадцати и таращил на своего спасителя круглые зеленые глаза с кошачьими вытянутыми зрачками. Рот его был забит комком тряпок, но киммериец не спешил их вытаскивать — по слухам, аргосские крестьяне поступали подобным образом с буйнопомешанными, так что следовало прежде убедиться, что пленник не плюнет в него или не укусит. Опять же по слухам, Конан знал: слюна безумцев заразна, и если не хочешь стать таким же — держись от них подальше. А посему он для начала снял веревку только с ног парня, подождал немного. Тот явно не намеревался брыкаться и пинаться; он лишь слегка пошевелил ступнями, разминая их, попробовал согнуть колени.
Несколько вздохов спустя Конан разрезал все путы на его руках и тощем костлявом теле, а затем выдернул и комок тряпок изо рта, на всякий случай все-таки отскочив на пару шагов в сторону. В следующий же миг выяснилось, что незнакомцу, по всей видимости, более мешал именно кляп, нежели веревки да и все плавание но реке, ибо едва он избавился от затыкавших рот тряпок, как немедленно огласил воздух отборными ругательствами на аргосском, кофийском и шемитском языках. Конан, который и сам обладал огромным запасом бранных слов разных стран и народов, выслушал его с нескрываемым удовольствием: парень стоил дюжины портовых грузчиков из Султанапура, где киммериец служил три года назад в наемных войсках Илдиза Туранского.
Выдохшись, рыжий пододвинулся поближе к костру, протянул к жару тонкие, но жилистые и крепкие руки и соизволил наконец вновь обратить взор на освободителя. В ответ Конан так же пристально начал разглядывать его. Ничего привлекательного не было в асимметричных чертах лица нового знакомого, а плутовские глаза еще более усугубляли впечатление. Рот его в закрытом положении представлял собою узкую бледно-розовую полоску, которая, впрочем, тянулась от одного уха к другому а в улыбке обещала ямочки на впалых щеках. Рыжие вымокшие патлы парня не прикрывали ушей, а топорщились в разные стороны; уши, торчащие параллельно плечам, размером превосходили нормальные человеческие — Конан видел однажды подобные у обезьян в Кезанкийских горах, но покрытые шерстью. Более парень — к его собственному счастью — ничем не походил на обезьян, да и на прочих тварей тоже. В зеленых глазах его светился живой ум — слишком живой, чтобы быть интересным, а тонкие и длинные пальцы свидетельствовали о хорошем происхождении — увы, не слишком хорошем, если судить по ветхой одежде и странному способу путешествия по реке.
Чуть согревшись, рыжий степенно оправил полотняную рубаху с прорехами у ворота и под мышками, облепившую его костлявое тело, с жалостью оглядел изорванные в клочья короткие штаны. Затем взор его с любопытством скользнул по немного подмоченному, но все равно истинно королевскому одеянию Конана: шелковая туника и впрямь когда-то принадлежала повелителю Турина — ее позаимствовал в опочивальне Илдиза старый приятель киммерийца Кумбар Простак — особа, приближенная к императору; а тонкий золотой обруч, посверкивающий в черных волосах, подарила его возлюбленная, принцесса Синэдла.
Бархатные штаны, ранее обладавшие богатым тусклым блеском, а теперь замызганные и покрытые пылью, Конан приобрел в Нанте — столице древнего Офира, у скупщика краденого. Он же продал ему за бесценок широкий кожаный пояс с медной пряжкой, ножны для меча и дорожный холщовый мешок. Высокие сапоги достались киммерийцу по случаю — по пути к Кофу на него напала шайка разбойников, привлеченная ярким пурпурным цветом плаща делопроизводителя.
Их было не больше дюжины, и по виду все обедневшие крестьяне — Конан без труда обратил их в бегство, но один — здоровый глухонемой детина со злобной тупой мордой — никак не желал убраться и все бросался на странника с упорством умалишенного, размахивая при этом огромным топором. Пришлось отправить его беситься дальше — на Серые Равнины, а вот сапоги его, прочные и удобные, из хорошей кожи, Конан забрал себе.