Три женщины, три судьбы
Шрифт:
И вот, наконец, то, что замыкает письмо и дает силу рассуждениям о любви в его начале: «…На днях мы как-то заговорили о любви — он мне сказал: «Я так и теперь еще, через 15 лет, люблю эту женщину, что готов по ее приказанию плясать на крыше нагишом, выкрашенный желтой краской!» Это было сказано так невзначай и искренно, что у меня любви к нему прибавилось…» [203] .
Представляется, что это некрасовское письмо было написано в самый пик любви поэта к Панаевой, в момент ее кульминации, совпавшей (случайно ли?) с пиком дружеских отношений с Тургеневым [204] . То и другое оборвалось как-то сразу, катастрофически быстро и непоправимо.
203
Н. А. Некрасов. Переписка, т. 2, стр. 50.
204
Некрасов
7. Любовная лодка разбилась…
Вернувшись в Петербург из почти годового путешествия, Некрасов в конце июня 1857 года посылает Тургеневу отчаянное письмо. Начинается оно так: «Я прибыл на дачу близ Петергофа (нанятую для меня Васильем). Я поселился на даче с моей дамой и с Панаевым, которого болезнь подломила». Дама, с которой поселился Некрасов, явно не Панаева. Настроение свое поэт описывает следующей фразой: «В день двадцать раз приходит мне на ум пистолет» (Любопытно, что перед заграничной поездкой и тоже в момент отсутствия Авдотьи Яковлевны, Некрасов признавался в письме Тургеневу, что смотрит на «потолочные крюки»). Далее следует «исповедь сердца»: «Я ужасно рад, что ты чувствуешь желание работать, рад за тебя. Но смотри — обдумай, ехать ли тебе в Париж. Вспомни, как ты трудно отрывался, и зимой еще, что есть предел всякой силе. Право, и у меня ее было довольно. Никогда я не думал, что так сломлюсь душевно, а сломился.
Не желаю тебе ничего подобного. Конечно, ты от этого далек, но все не худо вовремя взяться за ум. Горе, стыд, тьма и безумие — этими словами я еще не совсем полно обозначу мое душевное состояние, а как я его себе устроил? Я вздумал шутить с огнем и пошутил через меру. Год тому назад было еще ничего — я мог спастись, а теперь. Приезжай сюда, не заезжая в Париж» [205] .
Трудно понять, что произошло, почему они снова оказались врозь, почему Некрасов в таком отчаянии. Кроме того, что и он и она были с неуравновешенными вспыльчивыми характерами, у обоих к этому времени накопилось много обид и взаимных претензий.
205
Н. А. Некрасов. Переписка, т. 1, стр. 474–476.
К тому же, были и другие обстоятельства. В начале июня 1857 года Некрасов ездил в Лондон, чтобы обелить себя перед Герценом, но тот, через Тургенева, передал свой отказ его принять. В глазах Герцена, а следовательно, и всех его друзей, Некрасов был «мошенником» и «вором» — в связи с делом об огаревском наследстве. В дело это была замешана Авдотья Яковлевна, и до сих пор не ясна мера вины обоих в присвоении огаревских денег [206] .
А Тургенев в сентябре этого же «кризисного» года, утешая друга, сравнивает себя и его с утопающими: «Лишь бы выкарабкаться на берег, а там еще, быть может, ноги послужат». И еще раз, в самом конце: «Итак, до свиданья — будь здоров, это главное — авось мы еще не утонем. Твой Ив. Тургенев» [207] .
206
См. Я. 3. Черняк. Спор об огаревских деньгах. М., 2004. В 1860-м году закончился суд, по которому А. Панаева и ее подельник должны были возместить Огареву присвоенные ими деньги.
207
И. С. Тургенев. Переписка, т. 1, стр. 132.
8. Конец
Шестидесятые годы были роковыми и для дружбы Некрасова и Тургенева.
В 1860-м году Тургенев навсегда порывает с другом и уходит из «Современнка».
Личная жизнь Тургенева к этому времени упорядочивается. Да, он продолжает сидеть «на краешке чужого гнезда», как написал когда-то Некрасову, но он перестает метаться и делает окончательный выбор — остается с Полиной Виардо и ее семьей [208] . Вот тот берег, куда его выбросило волной и который он благословил.
208
В 1863-м начинается самый «благословенный» период жизни Тургенева, поселившегося вместе с семейством певицы в Баден-Бадене.
9. О феномене «любовного безумия»
Дадим слово героям моей статьи. В 1860 году Некрасов пишет большое письмо своему молодому другу и сотруднику Добролюбову, лечившемуся от неизлечимой чахотки в Швейцарии (бедный, он умрет через год, уже в России). В письме большой кусок об Авдотье Яковлевне, которую Добролюбов (как кажется, тайно в нее влюбленный) может встретить за границей: «…Не желал бы я, однако, да и не могу стать вовсе ей чуждым. Странное дело! Без сомнения, наиболее зла сделала мне эта женщина, а я только минутами на нее могу сердиться. Нет злости серьезной, нет даже спокойного презрения. Это, что ли любовь? Черт бы ее взял! Когда же она умрет! Я начинаю злиться. Сколько у меня было души, страсти, характера и нравственной силы — все этой женщине я отдал, все она взяла, не поняв (в пору, по крайней мере), что таких вещей даром не берут, — вот теперь и черт знает к чему все пришло. Ну, да будет» [209] .
209
Н. А. Некрасов. Переписка, т. 1, стр. 351.
В этих рассуждениях — кардинальное отличие Некрасова от Тургенева. Тот «отдал» и не ждет ничего назад, он отдал — даром и готов отдавать еще и еще. Некрасову же кажется, что за его любовь женщина должна чем-то заплатить… Если додумать эту мысль, то приходишь к выводу, что поэт не оценил в полной мере той жертвы, которую принесла для него А. Я. Ее положение в обществе, вследствие сближения с ним, было очень щекотливым и двусмысленным — недаром в своей книге она, как бы между прочим, говорит, что в конце сороковых годов, стараясь уйти от сплетен, перестала посещать дома своих друзей и знакомых, а в сохранившемся ее письме к Некрасову (1855 год) читаем: «Все, что близко ко мне, все меня презирало и презирает» [210] . Да и не знаем мы, чем она уж так провинилась перед поэтом, донимавшим ее ревностью, мрачной хандрой и упреками [211] …
210
Там же, стр. 338.
211
Подозреваю, что Некрасов винит Панаеву в том, что та вовлекла его в плохо для них обоих кончившееся дело М. Л. Огаревой.
Но важнее здесь другое: Некрасов в письме в отчаянии констатирует, что эту женщину, несмотря на все доводы разума, он продолжает любить.
Незадолго до смерти Некрасова будет опубликовано стихотворение «Слезы и нервы» (без подписи), написанное в начале 60-х, где есть такие строчки:
И, увидав себя в трюмо,
В лице своем читает скуку И рабства темное клеймо…
Вот оно — нужное слово: рабство. Оно точно совпадает с характеристикой, данной Тургеневым отношениям Некрасова-Панаевой: «(Панаева, — И. Ч.) владеет им как своим крепостным человеком [212] . И хоть бы он был ослеплен на ее счет! И то — нет» [213] .
212
Курсив мой.
213
И. С. Тургенев. ППС соч. и писем в 28 т. Письма в 13 т., т. 3, стр. 127-129
Важно, что Тургенев пишет это в письме к Марии Николаевне Толстой, женщине совсем иного склада, нежели Панаева, закончившей свои дни в монастыре. Мог бы он написать подобное Полине Виардо? Сдается, что нет. Слишком близок портрет к самой Полине. Слишком похожи отношения — его и Виардо, хотя его «рабство» и добровольное (вспомним: «готов по ее приказанию плясать на крыше нагишом, выкрашенный желтой краской!»).
В произведениях Тургенева подобного рода отношения будут воспроизведены не единожды, и всегда «неправильной» женщине, любовь к которой как в омут затягивает человека, противостоит образ чистый, ангельски светлый, близкий и понятный герою [214] . Но вот поди ж ты! Дьяволица или, скажем так: женщина не похожая на остальных, чужая, осознающая свою власть, приходит и берет героя.
214
В «Кларе Милич» черномазой, смелой и «неправильной» Кларе противостоит образ умершей матери героя — «голубки», кроткого нрава.
Любовь «овладевает человеком без спроса, внезапно, против его воли — ни дать ни взять холера или лихорадка… Подцепит его, голубчика, как коршун цыпленка, и понесет его куда угодно, как он там ни бейся и не упирайся» (из повести «Переписка», 1856).
Где можно встретить нечто подобное, так сказать, «прототип» этих отношений? Сам Тургенев, вернее его персонаж из «Переписки», отсылает нас к немецким сказкам, где «рыцари впадают часто в подобное оцепенение». Мне приходят в голову «влюбленные безумцы»-меджнуны из персидских сказаний.