Триада
Шрифт:
Когда обедавшие стражники вывалили из трактира, то увидели замечательную картинку: дракон вертелся на месте, а верхом на нем сидел светловолосый пришелец, стискивая драконье горло и ловко уклоняясь от беспорядочных ударов хвоста… Стражники замерли в ряду других зевак, а дракон потоптался еще, но все-таки рухнул, причем на пузо, растопырив лапы. Вот тут Дан пришел в себя.
– Сторожевого дракона – голыми руками придушил! – восторженно сообщил солидный дядя в вышитом жилете. Богатенький дядя.
– Я его не придушил, – начал оправдываться
Дракон и правда сопел. Стражник наконец обрел дар речи, но из многочисленных «тудыть» и «твою» Дан ничего не понял, хотя о сути высказываний догадывался.
– Я случайно, – совсем уж жалко сказал он, – случайно на хвост наступил, а он мне ногу…
Дан опустил глаза, увидел обильно залитую кровью штанину с впечатляющей дырой и сел на мостовую рядом с драконом. Стражники подхватили его под белы рученьки и повлекли. Для начала, как оказалось, к лекарю, который долго истязал привыкшего к другой медицине Дана, и ведь даже без намека на анестезию. Дан изо всех сил старался не орать, и ему почти удалось.
За то время, что лекарь промывал, зашивал и бинтовал обширный разрез, кто-то застирал Дановы штаны, так что далее его влекли уже не окровавленного, но мокрого. Сколько, интересно, дают за попытку удушения сторожевого дракона?
Удивительно, но и стражники, и два свидетеля говорили чистую правду. Дан взял с них пример. Чувствовал он себя ужасно, и дело было не в ноге. Дан Лазарцев не срывался никогда, и если когда попадал в неприятности, то вполне сознательно или уж по воле обстоятельств. И стоял сейчас перед каким-то чином, ощущая себя бомжом перед участковым: помилуют? посадят? дубинкой по почкам пройдутся? И липкий страх, жалкий, мелкий, первобытный, поднимался откуда-то снизу, заставляя голос дрожать, а язык запинаться. Чин скучно слушал.
– Обедали? – уточнил он у стражников. – Что ели?
– Суп фасолевый и кашу с котлетой, – пряча глаза, отрапортовал стражник. А зачем глаза прятать, ежели чин на тебя и не смотрит? Он, чин, кольцо на пальце разглядывает да полирует.
– Суп на пиве был или в кашу вместо молока налили?
– Дык… по кружечке всего.
– И на дракона намордник не надели?
– Дык… смирный он. Обученный. Ни в жисть бы не укусил.
– И прямо у входа привязали… или даже не привязали?
– Дык обученный!
– А что там у нас в уставе караульной службы про драконов написано? И про пиво?
Стражники заметно погрустнели.
– Дракона – сдать. Сами – на общественные работы. Сроком… ну, скажем, две недели. Потом – разжалование в пешие алебардисты сроком… ну, скажем на полгода. Хорошо себя проявите, верну в драконьи патрули. Нет – значит нет. Пошли вон. Свидетелей благодарю. Свободны.
Комната опустела. Дан спрятал руки за спину, потому что они неприлично тряслись. Взгляд, переведенный с кольца на Дана, был черный. То есть совсем. У начальника не было не только зрачков, но и белков. Дан икнул.
– Сторожевика, значит, оседлал? Голыми руками придушил?
– Я с испугу, – промямлил Дан.
– С испугу? Хороший у тебя испуг. Перемещенный, я смотрю. Давно?
– Девять дней.
– Нога болит?
– Болит.
– Ну так сядь. Ничего, драконьи когти чистые, на них заразы не бывает. Заживет. Зовут как?
– Дан. Дан Лазарцев.
– А, приятель Муна. Слыхал о тебе. В Гильдии хвалили. Сказали, можешь и выжить. Наказания ждешь?
Дан кивнул и сглотнул. Получилось громко.
– Боишься?
– Боюсь.
– Драконов седлать он не боится, – сообщил в пространство «участковый», – а что десяток плетей дадут – боится.
Плетей Дан как раз не боялся. Плети – это не бывает. Это «Очерки бурсы» или горьковское «Детство». Впрочем, там были розги. Не могут же живого взрослого человека плетями бить. Боялся он неизвестности.
– Я здесь чужой, – сказал он севшим голосом, – и если бы не Мун и Дана, уже сгинул бы тут.
– Почему сгинул-то? – спросил начальник, доставая из стола штоф и два стаканчика. Как Витька Олигарх. Поначалу он так извлекал водку, потом переключился исключительно на виски, которое закусывал бородинским хлебом и малосольными огурчиками. – Водку пьешь?
– Редко, – машинально ответил Дан, следя за его руками, – чуть не спился по молодости.
– Остановился? Молодец. Но по соточке можно. Так почему сгинул бы?
– А кому я здесь нужен?
– А кому ты там нужен?
– Ну знаете, – обиделся Дан, – сюда, что, только никчемушники бесхозные попадают?
– В основном, – усмехнулся собеседник. – Эквивалентный обмен. Толковый маг не попрется в другой мир, где, может, и магия не действует. Вот и валят к нам самоуверенные пустышки. Кому ты там так уж остро необходим?
Соточка, эквивалентный обмен… Какие термины, однако.
– Ну, банк без меня не рухнет, – самокритично признал Дан, – хотя я и неплохой работник. Но у меня семья есть. – Он махнул предложенный стаканчик и сунул в рот огурчик. Малосольный. Водка была хороша. Смирноффу следует пойти и застрелиться.
– Семья? Нет у тебя семьи.
– Жены нет. Но есть мама, бабушка, тетка Даша. Они без меня…
– Ну чего замолчал? Понял, что не пропадут? Погорюют, поплачут – и жить станут.
– Там мой мир! – выпалил Дан. Над непроглядно-черным глазом поднялась черная же бровь.
– И ты всерьез считаешь, что мир заметил твое исчезновение? Еще будешь? Ну тогда огурцы ешь. Дочка солила. До весны такими остаются, представляешь?
Дан опустил руку с огурцом.
– Не заметит.
– Миру на нас вообще наплевать, – согласился черноглазый. Как зараженный инопланетной дрянью персонаж «Секретных материалов».
– Почему у вас глаза… такие?
– Глаза? А, это! – Он моргнул, и глаза стали обычными. Серо-селеными. – Это магия. Мне врать бесполезно – насквозь вижу.