Тридцать девять ступенек. Маска Димитриоса
Шрифт:
— Nachtlokal? — переспросил Латимер, не понимая.
— Если хотите, — усмехнулся Марукакис, — можно назвать это ночным клубом.
— Понятно.
— Владелицей этого заведения она стала сравнительно недавно. До этого служила в других домах, работала в одиночку. И вот, состарившись, — ей сейчас уже пятьдесят, но выглядит она гораздо моложе, — она открыла на те сбережения, которые у нее имелись, свое собственное дело. Кстати, полиция от нее просто без ума. Она пробуждается от сна только в десять часов вечера, поэтому нам придется немного подождать, и тогда она, быть может, соблаговолит побеседовать с нами. Вы обратили внимание на ее описание внешности Димитриоса? Внешние приметы — отсутствуют. Это меня насмешило до слез.
— А вы не заметили,
— Ну и что? — нахмурившись, спросил Марукакис.
— Да то, что мы сами часто не знаем, какой у нас рост.
— И что вы на этот счет думаете?
— Я думаю, что описание взято из старого досье, а не со слов этой женщины.
— А если и так?
— Минуточку. Вам известно, кто такой этот А. Вазов?
— Я как раз собирался вам сказать. Я навел о нем справки. Он был адвокат.
— Был?
— Он умер три года назад. Оставил после себя кучу денег. Все досталось его племяннику из Бухареста. Здесь у него родственников не оказалось. Каким образом он вписывается в эту картину?
Латимер, немного смущаясь, изложил свои предположения.
— Возможно, вы и правы, — начал Марукакис, который, нахмурясь, молча выслушал его, — Сказать что-либо трудно, потому что, как вы верно заметили, доказательства отсутствуют. Известно только, что Кемаль Ататюрк был против банкиров, особенно иностранных, совершенно не доверяя им. Он ни разу не обратился к ним за помощью, а для них это все равно, что пощечина. И напрасно вы смущались, друг мой. Ваше предположение может оказаться верным. Международный большой бизнес помогал многим переворотам, если этого требовали его интересы. Взять хоть Неккера, который пользовался в своих интересах лозунгами Свободы, Равенства и Братства. Теперь воротилы бизнеса, ссорясь с социализмом, обычно говорят о законности, порядке и укреплении финансов. Покушение? А почему бы и нет, если это выгодно бизнесу? Конечно, не в Париже, не в Лондоне и не в Нью-Йорке. О нет! И, разумеется, убийца не присутствует на заседании совета директоров. Делается это примерно так. Кто-нибудь из присутствующих говорит: «Хорошо бы, если бы этот негодяй, который мешает мирному развитию и процветанию экономики, вдруг исчез». Только и всего — ни к чему не обязывающее пожелание. Однако оно высказано для того, чтобы специальный человек, который занимается исполнением такого рода пожеланий, наметил определенную цель, не говоря уже о средствах, разработал соответствующие планы и инструкции. Бизнесу необходима удача, и, если фортуна оказалась забывчивой, надо подтолкнуть ее, чтобы она не забывала о своих обязанностях.
— Так вот какова роль Димитриоса!
— О нет! Я так не считаю! Тот, кто подталкивает фортуну, большой человек и знаком видным людям. Он очень вежливый человек, у него дети, дом, красавица-жена, солидный капитал в самых надежных банках. Правда, ему приходится иногда отлучаться в командировки, о которых друзья предпочитают не расспрашивать. На дипломатических приемах он появляется во фраке с какими-либо иностранными орденами. Начиная с этого момента, в голосе Марукакиса появились грозные нотки. Но этот человек знаком также и с такими людьми, как Димитриос, готовыми пойти на уголовное преступление, со всякого рода политическими недоносками, ведущими свои подпольные дела, со всякими отбросами общества, этой разлагающейся, смердящей массой, которая возникает в самых низших слоях общества. Этот респектабельный человек утверждает, что он вне политики, и это так, потому что интересы чистогана — вот его политика. Он убежден, что выживает всегда сильнейший, а слабый должен умереть, так и не став сильным, что закон джунглей — у кого когти и клыки сильнее, тот и прав — управляет отношениями людей в обществе — вот его евангельские заповеди. Таких людей пруд пруди, они есть в каждом городе, потому что без них большой бизнес не может существовать. И хотя большой бизнес пользуется чернилами для своих операций, вся его история написана кровью, кровью людей!
Последние слова он произнес,
— Вы говорили удивительно красноречиво, — заметил он, — Вам не кажется, что вы немного преувеличиваете?
Марукакис удивленно посмотрел на него, потом улыбнулся.
— Конечно, преувеличиваю. Но приятно иногда поговорить в таком обличительном тоне, если всю жизнь говоришь обиняками. Кстати, я не так уж сильно преувеличиваю. Можете мне поверить, такие люди и здесь имеются.
— Неужели?
— Один из них был членом совета директоров Евразийского кредитного треста. Звали его Антон Вазов.
— Вазов?!
Грек рассмеялся, довольный.
— Хотел сделать вам сюрприз, но так и быть — пользуйтесь моей добротой. Я просмотрел старые отчеты и узнал, что Евразийский кредитный трест был зарегистрирован в Монако лишь в 1926 году. А до этого момента он выпускал отчеты о своей финансовой деятельности. Моя задача состояла в том, чтобы найти их.
— Но ведь это, — выпалил Латимер, — страшно важно. Неужели вы не понимаете…
Марукакис перебил его, подозвав официанта, чтобы рассчитаться за ужин. Посмотрев с лукавой усмешкой на Латимера, он сказал:
— Как известно, вы, англичане, необычайно высокого мнения о своих умственных способностях. Вы ведь считаете себя единственным народом в мире, который монопольно обладает обыкновенным здравым смыслом.
Глава шестая
Почтовая открытка
«La Vierge St. Marie» находился на улице, идущей от церкви Света неделя. Литимер, конечно, не мог не подивиться такому странному соседству. Улица была узкой, довольно крутой и практически неосвещенной. Ему сначала показалось, что улица спит, но тишину изредка нарушали то звуки музыки, то смех, когда кто-нибудь выходил из дома на улицу. Они встретили двух мужчин, вышедших на улицу и закуривших сигареты. Кто-то шел за ними следом, потом хлопнула дверь, и шаги затихли.
— Посетителей пока мало, — заметил Марукакис, — рано еще.
Большинство дверей были стеклянными. Из-за них на улицу падал слабый свет. На стекле крупными цифрами был выведен номер дома, но гораздо чаще было что-нибудь написано: «Вундербар», «О’кэй», «Джимми-бар», «Стамбул», «Торквемада», «Витоша», «Le Viol de Lucrece» и, наконец, на вершине холма «La Vierge St. Marie».
Они на секунду задержались у двери. Дверь была обшарпанная, и Латимер почему-то проверил, где у него бумажник. Марукакис толкнул дверь, и они вошли.
Узкий коридор, стены выкрашены красной темперой, пол застлан ковром. Где-то вдали оркестр с солирующим аккордеоном играл пассадобль. В конце коридора — небольшая раздевалка. В ней никого не было. На вешалках висело всего несколько плащей и шляп. Видимо, услышав шаги вошедших, за барьером появился очень бледный человек в белой куртке, который приветствовал их: «Добрый вечер, мсье». Взяв у них плащи и шляпы, он широким жестом указал направо, откуда доносилась музыка. Над спускающейся вниз лестницей сияла надпись: БАР — ДАНСИНГ — КАБАРЕ.
Они оказались в довольно большой комнате с низким потолком. Справа был бар, слева на невысокой платформе сидел оркестр — четыре негра в белых так называемых «аргентинских» блузах. Рядом с платформой в стене был проем, который закрывал занавес из голубого плюша. По другую сторону платформы, вдоль стены, в маленьких кабинках, стояли столики. За ними сидели несколько человек. Несколько свободных столиков было в центре зала. На другой стороне зала через правильные интервалы висели овальной формы зеркала, каждое из которых как бы поддерживали херувимы из папье-маше. В простенках между зеркалами были изображены полуголые мужчины с моноклями, каждый с дамой в строгом костюме и клетчатых чулках.