Тридцатилетняя война
Шрифт:
Войска протестантов появились у деревни Брейтенфельд, находившейся в четырех милях к северу от Лейпцига, около девяти утра в среду, 18 сентября. День обещал быть знойным, порывистый ветер закручивал вихри из пыли, которая на три-четыре дюйма покрывала высохшую землю. Солнце светило в глаза шведскому королю, ветер дул в лицо, и предстояло подниматься по склону, хотя и малозаметному.
Армия Тилли выстроилась традиционно: пехота в центре, на флангах — кавалерия, сам Тилли — тоже в центре, Паппенгейм — на левом фланге. Как только имперцы увидели противника, они открыли огонь, и канонада не прекращалась все время, пока Густав Адольф готовил свои полчища к бою. На левом фланге он поставил саксонскую конницу во главе с курфюрстом, молодых дворян, чистеньких, опрятных, с иголочки одетых, в ярких шарфах и плащах и с оружием, начищенным до зеркального блеска. «Одно удовольствие смотреть на эту красивую и бодрую компанию», — сказал тогда шведский король. Рядом заняла позиции саксонская пехота, затем в центре выстроилась шведская пехота, далее на правом фланге Густав Адольф расположил тоже
И тут на глазах у изумленных ветеранов Тилли развернулось невиданное зрелище: шведы построились не плотными колоннами, а отдельными конными квадратными формированиями, и так, что и между ними, и между всадниками оставалось достаточно пространства для схваток. В интервалах стояли шеренги мушкетеров, и вместо привычной неприятельской массы офицеры Тилли видели перед собой разрозненный шахматный боевой порядок, в котором перемешались квадратные построения пехоты и кавалерии. Имперцев ожидал и еще один неприятный сюрприз. Густав Адольф обучил мушкетеров новой тактике ведения огня. Они выстраивались в ряд по пять человек, один за другим, первый мушкетер становился на колени, а двое других открывали одновременный огонь и, отстрелявшись, уходили назад, уступая место двум мушкетерам, стоявшим за ними и уже подготовившимся к стрельбе. Шведский король на учениях довел эту тактику до такого совершенства, что его мушкетеры вели огонь не только в три раза быстрее, но и в три раза эффективнее. Не важно, в какую сторону надо было наступать, шахматный боевой порядок позволял кавалерии и пехоте моментально изменить направление атаки. В продолжение семи часов сквозь облака пыли на Тилли лился непрерывный шквал огня шведских мушкетеров [803] .
803
Delbruck, pp. 232 f.; Droysen, Gustaf Adolf, II, p. 404.
Ни одна из армий не предпринимала атаку по крайней мере до двух тридцати пополудни, и солнце уже слепило глаза шведам. Папенгейм начал первым, обошел смертоносный огонь Густава Адольфа и обрушился с тыла на резервы, стоявшие позади главных сил шведской кавалерии. Если бы войска Густава Адольфа занимали позиции традиционно, то удар Паппенгейма мог быть фатальным. Но шведская кавалерия мгновенно развернулась, и Паппенгейм оказался зажатым между резервами и конницей. Паппенгейм в смятении стал отходить. Видя замешательство на левом фланге и рассчитав, что лучше всего атаковать саксонцев, пока шведы заняты, Тилли в центре и Фюрстенберг справа решили ударить по саксонской артиллерии, размешенной между саксонской кавалерией, находившейся на левом фланге противостоявшей армии, и саксонской пехотой в центре.
Неискушенное в боях войско Иоганна Георга уже два часа храбро выдерживало устрашающий огонь противника, но неожиданно усилившаяся пальба имперских мушкетеров вызвала некоторую панику на передовой линии, а когда на саксонцев с оглушительным ревом двинулась огромная вражеская колонна, поднимая тучи пыли, они дрогнули. Впереди шла хорватская конница. Развевающиеся на ветру красные плащи, сверкающие сабли, истошные вопли… разгоряченные всадники казались саксонцам дьяволами, выскочившими из ада. Сам Иоганн Георг, проявлявший немалую храбрость на охоте, изумился тому страху, который наводил на всех бешеный натиск католиков. Первыми сбежали пушкари, имперцы захватили орудия, развернули их и направили на саксонскую кавалерию, расстреливая ее чуть ли не в упор. До этого момента Арним еще мог как-то побороть панику, но теперь и он был бессилен что-либо сделать. Иоганн Георг пришпорил своего коня и не остановился, пока не прискакал в Айленбург, преодолев одним махом пятнадцать миль. Два кавалерийских полка, его подданные, предпочли последовать примеру курфюрста, проигнорировали приказы Арнима, выбросили оружие и бежали. Проскакав милю и поняв, что за ними никто не гонится, они спешились у шведских повозок в тылу и забрали все, что могли унести.
Саксонская кавалерия стушевалась, пехота в большинстве своем тоже испарилась. Имперская конница на обоих флангах переформировалась и приготовилась атаковать шведов. Какой бы соблазнительной ни казалась саксонская военная сила, шведскому королю не следовало подписывать договор с Иоганном Георгом: все равно шведам пришлось одним сражаться против имперцев, а победа последних, казалось, уже была близка. Два фактора спасли Густава Адольфа от поражения: его собственный гений и переменчивый ветер. Шведские шахматные квадраты стояли как вкопанные, об них разбивались лавины кавалерийских атак Тилли, а в коридорах между ними, если туда прорывались имперцы, их встречал дружный огонь мушкетеров. Король и его офицеры, без брони, в кафтанах из буйволиной кожи и касторовых шляпах с перьями, каждый раз появлялись именно там, где возникала самая большая угроза, — казалось, будто Густав Адольф присутствует одновременно в нескольких местах сражения. Когда день закончился, вряд ли кто из них мог припомнить все детали битвы. Взмокший и пыльный, он пускал лошадь в галоп, объезжая весь фронт и подбадривая солдат, хрипло просил дать воды, но тут же срывался с места, не успев схватить протянутую ему фляжку.
Тем временем солнце перестало слепить шведов. Ветер переменился, и клубы раскаленной пыли летели в лица уже измотанных католиков. Наступил момент, которого Густав Адольф и ждал. После первого удара его кавалерийский резерв — два полка общей численностью около тысячи человек — не принимал участия в сражении; пора вводить их в бой. Король решил сам вести в атаку основной костяк войск, отделить имперскую кавалерию от пехоты, с тем чтобы его конный резерв сокрушил всадников Тилли. Маневр удался на славу: пехота и кавалерия были отрезаны друг от друга, саксонские пушки были отвоеваны и вновь повернуты против врага. Люди Тилли уже устали и больше думали о награбленном добре, складированном в Лейпциге. Они обратились в бегство, шведы преследовали их, нещадно предавая смерти. Тилли, раненный в шею и грудь, с раздробленной правой рукой, покинул поле боя в сопровождении нескольких соратников, не имея сил поинтересоваться ни тем, куда они направляются, ни тем, что случилось с его армией. Паппенгейм один должен был спасать войско. Облака пыли, прежде мешавшие ему, теперь стали его помощниками. Под прикрытием тумана и сумерек он отбился от преследователей и отступил к Лейпцигу с четырьмя полками. Паппенгейм отважно сражался в арьергарде; сохранилось предание, будто он в схватке одолел четырнадцать шведских солдат.
Но он не мог удержать Лейпциг и на следующее утро увел свое поникшее войско к Галле. Имперцы потеряли более двадцати пушек — всю артиллерию и около ста штандартов. Двенадцать тысяч человек остались лежать на испепеленной земле Брейтенфельда и на дороге в Лейпциг, семь тысяч имперцев провели ночь в шведском плену и наутро стали солдатами в шведской армии.
А что дальше? В воспаленном мозгу Тилли этот вопрос не мог не вызывать боль, когда он устраивался на ночлег на постоялом дворе на пути в Галле. Паппенгейм, сгорая от нетерпения, возмущения и злости, при первой же возможности написал Валленштейну: «Мне тяжело одному переносить эту беду. Я не вижу иного выхода, кроме как просить ваше превосходительство снова взять на себя ведение войны, послужить Господу и вере, помочь императору и отечеству» [804] .
804
Foerster, Wallenstein, II, p. 108.
Первая схватка завязалась около двух тридцати пополудни, но только после того как «синяя темень» поглотила пыльные облака, Густав Адольф наконец понял, что выиграл битву. В его лагере царило возбуждение всю ночь, и ранним утром он еще не спал из-за звона колоколов, отобранных его солдатами у священников побежденной армии. «Весело же моим братьям!» — рассмеялся король [805] .
Тринадцать лет прошло с того времени, когда началась война. Фортуна наконец улыбнулась протестантам. Со дня битвы при Брейтенфельде никто больше не боялся, что отечество захватят Габсбурги или католическая церковь. Более ста лет в Дрездене 17 сентября отмечали как День благодарения [806] . То, что не смогли сделать для себя германские князья, осуществил за них король Швеции. Битва, освободившая их страну от австрийцев, подарила ее шведам.
805
Описание битвы изложено на основе ряда источников, относящихся к тому периоду: Archiv f"ur Sachsische Geschichte, VII, pp. 342 ff.; Arkiv till upplysning Svenska Krigens, pp. 492—495; Brefvexling, II, i, pp. 739—742; Foerster, Wallenstein, pp. 119 ff.; Monro, His Expedition, II, pp. 63—67. Отдельные моменты заимствованы из издания Sydnam Poyntz, Relations. См. также: Sveriges Krig 1611—1632, IV. pp. 477—523.
806
G. M"uller, Dresden im dreissigjahrigen Kriege. Neues Archivfiir Sachsische Geschichte, XXXVI, p. 255.
Определенные события приобретают особое значение не столько вследствие материальных, сколько вследствие духовных потерь и приобретений. К их числу относится и битва при Брейтенфельде. Протестантам Европы казалось, что в тот день Густав Адольф освободил Европу от страха перед католической тиранией Габсбургов, который висел над ними со времен Филиппа II. В действительности же папа и Ришелье подорвали религиозную политику Австрийского дома еще до того, как Густав Адольф ступил на германскую землю. Возле деревни Брейтенфельд он ударил не по корням, а по одной из ветвей кроны дерева Габсбургов. За неделю до этого сражения голландцы у Зеландии уничтожили испанскую флотилию, доставлявшую целую армию. Битва под Лейпцигом получила большой общественный резонанс и затмила событие в море, нанесшее гораздо более серьезный урон Австрийскому дому. Его будущее зависело от восстановления могущества Испании, и каждое поражение в Нидерландах замедляло этот процесс.
Битва у деревни Брейтенфельд больно ударила по Фердинанду, но не сломала его. Самые тяжелые испытания протестантам еще предстоят. И они обрушатся на них через три года — после поражения шведов при Нёрдлингене.
Все это, конечно, вряд ли умалит то военное и моральное значение, которое придается битве под Брейтенфельдом в истории Европы. Почти сразу же она стала символической. Незаурядная личность шведского короля, его невероятная вера в себя накладывали отпечаток исключительной значимости на все, что бы он ни делал. Так случилось и с этой великой битвой, первой победой протестантов. И она должна была войти в то, что мы по привычке называем историей, но не по тем результатам, которые были реально достигнуты, а по тем, которые таковыми посчитали хронисты. Династия Габсбургов потерпела сокрушительное поражение, последний крестовый поход провалился.