Трилогия о капитане Немо и «Наутилусе» в одном томе
Шрифт:
– За чем же стало дело, Консель? Вообрази, что мы в Париже, в моем кабинете в Ботаническом саду! Но скажи, в чем ты видишь счастье при нынешних наших обстоятельствах? Жаждешь ли вырваться из плена или мечтаешь продлить наше подводное путешествие?
– Ей-ей, не знаю, что и сказать! – отвечал Консель. – Много чудес довелось нам увидеть, и, признаться, в эти два месяца у нас не было времени скучать. Последнее чудо, говорят, всегда самое удивительное; и если впредь будет так продолжаться, я уж и не знаю, чем все это кончится! По-моему, такого случая нам никогда больше не представится…
– Никогда, Консель!
– Да и господин Немо вполне оправдывает свое латинское
– Верно, Консель.
– Я полагаю, сударь, что счастливым будет тот год, в котором мы увидим все на свете…
– Все увидим, Консель? Пожалуй, это будет длинная история! А что думает Нед Ленд?
– Нед Ленд держится совершенно другого мнения, – отвечал Консель. – У него положительный склад ума и требовательный желудок. Ему скучно смотреть на рыб и есть рыбные блюда. Как истый англосакс, он привык к бифштексам и не брезгует бренди и джином – в умеренной дозе! Понятно, что ему трудно обходиться без мяса, хлеба и вина!
– Что касается меня, Консель, меньше всего я обеспокоен вопросом питания. Меня вполне удовлетворяет режим на борту «Наутилуса».
– И меня тоже, – отвечал Консель. – Поэтому я так же охотно остался бы тут, как мистер Ленд охотно бы отсюда бежал. Сложись новый год несчастливо для меня – значит, для него он сложился бы счастливо, и наоборот! Таким манером один из нас обязательно будет доволен. Ну а в заключение пожелаю господину профессору всего, что он сам себе желает!
– Благодарю, Консель! А новогодних подарков тебе придется обождать до более удобного времени; пока же удовольствуйся крепким пожатием руки. Вот все, что я могу тебе предложить!
– Господин профессор никогда не был так щедр, – ответил Консель.
Затем Консель ушел.
Второе января. Мы прошли одиннадцать тысяч триста сорок миль, короче говоря, пять тысяч двести пятьдесят лье с момента нашего выхода из Японского моря.
Перед нами расстилались опасные воды Кораллового моря, омывающие северо-восточные берега Австралии. Наше судно шло на расстоянии нескольких миль от коварного барьерного рифа, о который 10 июня 1770 года едва не разбились корабли Кука. Судно, на котором находился сам Кук, наткнулось на рифовую гряду и не затонуло лишь потому, что коралловая глыба, отломившаяся при столкновении, застряла в пробоине корпуса корабля.
У меня было сильное желание осмотреть эту гряду коралловых рифов, которая тянулась по горизонту на целые триста шестьдесят лье. Об эту каменную стену яростно билась вода, и буруны в облаках белой пены с грохотом рассыпались в стороны.
Но в этот момент «Наутилус» ушел в морские пучины, и мне не удалось увидеть вблизи высоких коралловых стен. Пришлось удовольствоваться изучением различных образцов рыб, попавших в сети. Я сразу же приметил крупных тунцов с серебристо-белым брюхом и темными поперечными полосами на золотисто-голубой спине, которые исчезают, как только рыба умирает. Тунцы следовали за судном целыми стаями; их чрезвычайно вкусное мясо приятно разнообразило наш стол. В сети попались, тоже в большом количестве, морские караси длиной в пять сантиметров, вкусом напоминавшие дорад, и рыбы-летучки, настоящие подводные ласточки, которые в темные ночи бороздят то воздух, то воду своими фосфоресцирующими телами. Среди моллюсков и зоофитов я нашел запутавшиеся в петлях сетей различные виды альционарий, морских ежей, ракушек-молотков, церитов, башенок, стеклушек. Флора была представлена прекрасными плавучими водорослями, ламинариями и макроцистисами, покрытыми слизью, сочившейся сквозь их поры; и между ними я нашел прелестный экземпляр nemastoma geliniaroide, которую я приобщил к музейной коллекции в качестве редкого явления природы.
Два дня спустя, переплыв через Коралловое море, 4 января мы увидели берега Папуа. По этому случаю капитан Немо сообщил мне о своем намерении пройти в Индийский океан через Торресов пролив. Это было все, что он сказал. Нед Ленд с удовлетворением отметил, что этим путем мы приближаемся к европейским берегам.
Торресов пролив считается опасным для мореплавателей не только из-за обилия рифов, но и из-за того, что на его берегах часто появляются дикари.
Пролив этот отделяет Австралию от большого острова Новой Гвинеи, или Папуа.
Остров Папуа простирается на четыреста лье в длину и сто тридцать в ширину и занимает площадь в сорок тысяч географических лье. Он лежит под 0°19 и 10°2 южной широты и 128°23 и 146°15 долготы. В полдень, когда помощник капитана определял высоту солнца, я разглядел цепи Арфальских гор, вздымавшиеся террасами и увенчанные остроконечными вершинами.
Земля эта была открыта в 1511 году португальцем Франциско Серрано. Затем тут побывали: в 1526 году дон Хозе де Менезес, в 1527-м – Грихальва, в 1528-м – испанский генерал Альвар де Сааверда, в 1545-м – Хуго Ортес, в 1616-м – голландец Саутен, в 1753-м – Никола Срюик, затем Тасман, Дампиер, Фюмель, Картере, Эдвардс, Бугенвиль, Кук, Форрест, Мак-Клур, в 1792-м – д’Антркасто, в 1823-м – Дюппере и в 1827-м – Дюмон-Дюрвиль. Де Риенци сказал об этом острове: «Тут средоточие всех меланезийских чернокожих», и я не сомневался более, что случайности плавания столкнут меня со страшными андаменами.
Итак, «Наутилус» стоял у входа в опаснейший на земном шаре пролив, войти в который едва осмеливались самые отважные мореплаватели. Пролив этот был открыт Луисом Торресом на обратном пути из южных морей в Меланезию. В этом же проливе в 1840 году едва не погибли севшие на мель корветы экспедиции Дюмон-Дюрвиля. Сам «Наутилус», пренебрегавший опасностями морского плавания, должен был остерегаться коралловых рифов.
Торресов пролив имеет в ширину приблизительно тридцать четыре лье, но бесчисленное множество островов, островков, бурунов и скал делают его почти непроходимым для судов. Учитывая это, капитан Немо принял всякие предосторожности: «Наутилус» шел на уровне воды и с малой скоростью. Лопасти винта, напоминая хвостовой плавник кита, медленно рассекали волны.
Воспользовавшись случаем, я и оба моих спутника вышли на палубу, вечно пустующую. Мы стали за штурвальной рубкой, и, если не ошибаюсь, капитан Немо находился там и сам управлял «Наутилусом».
Передо мной была превосходная карта Торресова пролива, составленная инженером-гидрографом Винценданом Дюмуленом и мичманом – впоследствии адмиралом – Купван Дебуа, состоявшим при штабе Дюмон-Дюрвиля во время его последнего кругосветного плавания. Эта карта, как и карта, составленная капитаном Кингом, – лучшие карты Торресова пролива, вносящие ясность в путаницу этого рифового лабиринта. Я изучал их с величайшим вниманием.
Вокруг нас бушевало разъяренное море. Взбаламученные воды, подхваченные сильным течением, неслись с юго-востока на северо-запад со скоростью двух с половиной миль и с грохотом разбивались о гребни коралловых рифов, выступавшие среди вспененных волн.
– Скверное море! – сказал Нед Ленд.
– Прескверное! – отвечал я. – И вовсе не пригодное для такого судна, как «Наутилус».
– Надо полагать, – продолжал канадец, – что проклятый капитан Немо хорошо знает путь, иначе его посудина вдребезги разбилась бы о коралловые рога, что высовываются из воды!