Тринадцать способов умереть
Шрифт:
Рябой глядел, как спецназовец ловко определяет вражеские позиции по вспышкам и моментально бьет в ответ короткими – в два-три выстрела очередями. Затем, откатившись на пару метров в сторону и затаившись, снова выискивает цели…
С минуту покусывая потрескавшиеся губы, работяга о чем-то напряженно раздумывал, потом вдруг твердо сказал:
– Летите без меня!
– Ты что?! Совсем очумел!? – от изумления Всеволод аж перестал нажимать на спусковой крючок.
– Летите, тока оставьте мне автомат и патронов.
– Да они ж тебя
– Енто знамо дело. Но и у меня свои счеты с ними имеются. Поквитаться бы надобно – долги раздать и прочие денвиденты.
– Брось, мужик. Ни к чему тут геройство с гордостью показывать! Сейчас половину положим, другая сама поостережется лезть. И улетим все вместе!
– Не получится, – с непостижимой уверенностью молвил Рябой.
– Это почему же?!
– У них в деревянном домишке гранатометы имеются. Видать сразу не взяли, посчитав дело несурьезным, да скоро поднесут. А коли поднесут, так спалят наш аэроплан, што пук сухой соломы.
Поменяв в автомате магазин, подполковник попытался рассмотреть глаза этого человека, при первом знакомстве показавшегося если не предателем и прихвостнем грузинской лагерной охраны, то, по меньшей мере, трусоватым и ненадежным слабаком. Однако в предрассветной темноте был виден лишь слабый контур сутуловатой, тощей фигуры.
– Почему раньше не сказал про гранатометы?
– Так никто ж не спрашивал! Да и не думал я, што до них дело-то дойдет.
Барк молчал, не зная, чем ответить на его отчаянный порыв…
– Идите. Оставьте мне патронов поболе и идите. У вас семьи, небось – детки с женами. А я один как перст на всем белом свете остался. Меня когда в полон-то чечены забирали – всю семью и побили – женщины тута в рабстве без надобности… Бегите, братцы!..
– Ну, наконец-то! – возрадовался появлению товарищей угонщик и передвинул рычаг сектора газа.
Самолет, взревев, тронулся с места. Оглянувшись еще раз по сторонам, он вдавил правую педаль, развернул Ан-2 против ветра, включил посадочные фары и перевел рукоятку газа вперед до упора.
– Помоги мне Господи, еще разок! – попытался он перекричать работающий на взлетном режиме двигатель и толкнул сектор шага винта почти до приборной доски.
«Антошка» послушно рванул вперед, резво набирая скорость и стуча огромными неуклюжими лыжами по наметенным за ночь сугробам. Чуть отдав штурвал вперед, пилот заставил биплан оторвать от земли заднюю лыжу и, через мгновение, рванул колонку на себя.
Самолет, скользивший по снегу строго против ветра, подпрыгнул раз, другой…
Резкие порывы норовили бросить его то влево, то вправо, то сызнова прижать к земле, но майор, ворочая штурвалом, удерживал строптивца…
И вот внезапно поток подхватил беззащитное хрупкое тело, потянул вверх…
Сложное чувство охватило этот миг душу Скопцова.
И радостное ощущение полета на неведомой, незнакомой доселе технике.
И неуверенность от неумения с ней управляться.
И страх от бушующей вокруг непогоды.
И муторное сомнение в успехе задуманной Барклаем авантюры.
Однако радоваться едва стартовавшему полету было рано – едва пробивая интенсивный снегопад, лучи фар выхватили вдали многометровые деревья, сплошной стеной преграждавшие путь самолету.
Сыпавшее снегом небо слегка окрасилось в серый цвет. Непроглядная ночь сменялась предрассветными сумерками. Это было последнее утро в жизни пятидесятилетнего, худощавого мужика, ни имени, ни фамилии которого Макс так и не узнал.
Патроны в двух подсумках еще оставались – хмурый русский вояка, что ходил в замызганной кровью куртке и руководил дерзким побегом, боеприпасами не обидел. Да был ли толк от этих трехсот патронов, коль управляться Рябой умел лишь с нехитрым набором крестьянских орудий?! Он так же старательно засекал вспышки от выстрелов, но прицеливался излишне медлительно, дозволяя цели ускользнуть, сменить позицию… Сам же перемещался редко; очереди давал длинные, посылая пули в пустоту и подставляя себя в качестве отменной мишени.
Едва за спиною затихло стрекотание самолетного двигателя, его ранило в левое предплечье. Вскоре вторая пуля ударила вскользь по виску…
Обливаясь кровью и быстро теряя вместе с нею и без того невеликие силы, он все еще стрелял, уже не видя куда, да и не ведая в какой стороне враг…
Когда закончились патроны в очередном рожке, дрожащая ослабленная ладонь не смогла вставить в гнездо следующий. Выстрелы смолкли; десяток грузинских надзирателей несмело поднялись из-за укрытий, осторожно приблизились к лежащему лицом вниз Рябому…
Он был еще жив – скрюченные пальцы скребли снег, грудь клокотала неровным дыханием.
– В лагерь! – коротко приказал Леван.
Окровавленного мужчину волоком потащили вниз по заснеженному склону. Следом несколько пар охранников несли коллег – пятерых убитых и троих тяжело раненных.
Возле колючей проволоки уже дожидался строй не выспавшихся, напуганных стрельбой и суматохой работяг. Рядом гавкали свирепые голодные псы, еле сдерживаемые вооруженными людьми на коротких поводках.
Рябого бросили у края пахоты.
Он очнулся, с трудом повернул к неровным шеренгам перепачканное грязным снегом и кровью лицо, и взирал печальными глазами на тех, кому предстояло и впредь каждодневно бояться жестокой расправы…
Он же сделал свой нелегкий выбор, навсегда оставив все страхи позади.
Коренастый грузин с перекошенной от бессильной ярости физиономией что-то прокричал; трое подчиненных с кавказскими овчарками послушно сорвались с места и… десятки огромных клыков, разрывая человеческую плоть, довершили то, чего не успели сделать на верхней площадке автоматные пули.