Тринадцатое путешествие Ийона Тихого
Шрифт:
Действительно, к вечеру уровень воды повысился так, что нам пришлось спать стоя. Так как шептачи залило, их переместили повыше, а новый лектор принялся обучать нас подводному дыханию. Через несколько дней, по милостивому распоряжению Эрмезинея и по просьбе всех жителей, уровень воды был повышен еще на полглубеня. Все мы начали ходить исключительно на цыпочках. Лица низкорослые вскоре куда-то исчезли. Так как подводное дыхание никому не удавалось, то создалась практика незаметного выскакивания из воды с целью перевести дух. Через какой-нибудь месяц это выходило уже гладко, причем все делали вид, что ни сами так не делают, ни других, поступающих так же, не замечают. Печать сообщала об огромных успехах подводного дыхания по всей планете, а на свободное ваяние присылалось множество людей, булькавших по-старому.
Все это, вместе взятое, так мне надоело, что я в конце концов решил покинуть район свободного ваяния. После работы я спрятался за цоколем нового памятника (я забыл сказать, что мы
Я очень утомился, но в конце концов мне удалось приплыть на космодром. Ракету мою стерегло четверо рыбитов. К счастью, поблизости кто-то забулькал, и рыбиты кинулись в ту сторону. Тогда я сорвал печати, вскочил внутрь и отлетел как только мог быстрее. Через 1/4 часа планета, на которой мне пришлось столько пережить, мелькала вдали маленькой звездочкой. Я улегся на койку, наслаждаясь ее сухостью; к сожалению, приятный этот отдых продолжался недолго. Ото сна меня оторвал энергичный стук в шлюзы. Еще полусонный, я закричал: "Да здравствуют пинтийские свободы!" Восклицание это дорого мне обошлось, так как в ракету стучался патруль Пантийской Ангелиции, Напрасно пытался я объяснить, что меня не расслышали, что я упоминал "пантийские свободы", а не пинтийские. Ракету опечатали и взяли на буксир. И нужно же было, чтобы в кладовой у меня была еще одна коробка шпрот, початая мною перед тем, как лечь отдыхать. Увидев открытую коробку, Ангелиты задрожали, а потом с торжествующими возгласами составили протокол. Вскоре мы опустились на планету. Когда меня сажали в ожидавший экипаж, я вздохнул с облегчением, видя, что планета, насколько глаз хватает, лишена воды. Когда мой конвой снял скафандры, я увидел, что имею дело с существами, чрезвычайно похожими на людей; однако лица у всех были одинаковыми, как у близнецов, да еще улыбались все время.
Хотя уже смеркалось, в городе было светло от огней, как днем. Я заметил, что всякий прохожий, взгляну на меня, покачивает головой, не то изумленно, не то с сожалением, а одна пантиянка при виде меня даже упала в обморок, и это было тем страннее, что она и тогда не перестала улыбаться.
Через некоторое время мне начало казаться, что все обитатели планеты носят что-то вроде масок, но я не был в этом вполне уверен. Поездка окончилась перед зданием, на котором виднелась надпись: "Свободная Ангелиция Панты". Ночь я провел одиноко, в маленькой комнатке, прислушиваясь к шуму большого города, доносящемуся в окно. На следующий день, около полудня, в кабинете следователя мне прочли обвинительный акт. Меня обвиняли в преступной ангелофагии по подстрекательству Пинты и в столь же преступной личной индивидуальности. Вещественных доказательств, свидетельствующих против меня, было два: одним была открытая коробка шпрот, другим - зеркальце, в которое следователь позволил мне посмотреться.
Это был ангелит 4-го ранга, в белоснежном мундире с алмазными молниями на груди; он разъяснил мне, что за преступления, которые я совершил, мне грозит пожизненная идентификация, а затем добавил, что суд дает мне 4 дня на подготовку к защите. С назначенным мне государственным защитником я могу увидеться, когда захочу.
Имея уже некоторый опыт в области судебной процедуры в этих районах Галактики, я захотел прежде всего узнать, в чем состоит угрожавшая мне кара. Исполняя мое желание, меня ввели в небольшой кабинет янтарного цвета, где меня уже ожидал мой защитник, ангелит 2-го ранга. Он оказался чрезвычайно любезным и не жалел для меня объяснения.
– Знай, чужеземный пришелец, - сказал он, - что мы достигли высочайшего познания того, что является источником всех тревог, страданий и несчастий, каким подвержены существа, составляющие общество. Этот источник находится в единице, в ее личной индивидуальности. Общество, коллектив вечно подчиняются постоянным, нерушимым законам, как подчиняются им могучие солнца и звезды. Для личности характерны хрупкость, непостоянство решений, случайность поступков, а главное - недолговечность. Так вот, мы полностью уничтожили индивидуальность в пользу коллектива. На нашей планете существует только коллектив - индивидуумов на ней нет.
– Как так?
– возразил я, ошеломленный.
– То, что ты говоришь, должно быть только фигуральным выражением, так как сам-то ты - личность...
– Нисколько, - ответил он с неизменной улыбкой.
– Ты, наверное, заметил, что мы не различаемся по внешности. Точно так же мы достигли и максимальной общественной взаимозаменяемости.
– Не понимаю. Что это значит?
– Сейчас объясню. В каждый момент времени в обществе существует определенное количество функций, или, как мы их называем, состояний. Есть функции профессиональные, - правителей, садовников, техников, врачей; есть функции и семейные - отцов, братьев, сестер и так далее. Так вот, каждую такую функцию пантиец выполняет только одни сутки. В полночь во всей нашей стране происходит движение, как если бы, выражаясь фигурально, все делали один шаг, и таким образом тот, кто вчера был садовником, сегодня становится инженером,
Поэтому я и говорил, что мы в совершенстве взаимозаменяемы. Ты вскоре убедишься в этом, когда после полуночи, если ты вызовешь меня, я приду к тебе в новом лице.
– Но зачем все это?
– спросил я.
– И каким образом каждый из вас ухитряется выполнять все эти функции? Разве можно быть не только садовником, судьей или защитником, но и отцом или матерью?
– Многих функций, - ответил мой улыбающийся собеседник, - я не сумею выполнять хорошо. Но прими во внимание, что выполнение функции продолжается только один день. Кроме того, в каждом обществе старого типа огромное множество лиц выполняет свои профессиональные функции плохо, а общественный механизм не перестает из-за этого работать. Плохой садовник может погубить у вас целый сад, плохой правитель - разорить целое государство, так как у обоих есть для этого время, которого у нас им не дано. Кроме того, в обычном обществе пагубно влияет не только неумелость, но и частные стремления личностей. Зависть, гордость, эгоизм, суетность, властолюбие - все это губительно действует на жизнь общества. Этого злого влияния у нас нет. Действительно, у нас нет стремления сделать карьеру, никто не руководствуется личными интересами, так как личных интересов у нас нет совсем. Я не могу сегодня сделать никакого шага в надежде, что завтра он принесет мне пользу, ибо завтра я буду уже кем-то другим, и сегодня не знаю, кем буду завтра.
Смена функций происходит в полночь на основе всеобщей жеребьевки, на которую не влияет никто из живущих. Начинаешь ли ты постигать глубокую мудрость нашего устройства?
– А чувства?
– спросил я.
– Разве можно любить каждый день другого человека? И как у вас обстоит дело с отцовством и материнством?
– Некоторым нарушением нашей системы, - ответил мой собеседник, - был когда-то случай, когда некто, исполнявший функции отца, родил ребенка, так как может случиться, что функцию отца получает именно женщина в день своего разрешения от бремени. Однако эта трудность исчезла, когда в законах было указано, что отец тоже может рожать. Что же касается чувств, то мы удовлетворили две на первый взгляд исключающие друг друга жажды, какие живут в каждом разумном существе: жажду постоянства и жажду перемен. Привязанность, уважение, любовь подтачивались когда-то непрестанной тревогой, страхом потерять дорогое существо. Этот страх мы победили. Действительно, какие бы потрясения, эпидемии, катастрофы ни встречались в нашей жизни, у каждого из нас всегда будут отец, мать, жена и дети. Это еще не все. Неизменность через некоторое время начинает наскучивать, независимо от того, хорошая она или плохая. Но в то же время мы жаждем постоянства в жизни, хотим оберечь ее от всяких неприятностей и трагедий. Мы хотим существовать, но не исчезать, изменяться, но оставаться постоянными, быть всем, не рискуя ничем. Эти противоречия, кажущиеся непримиримыми, у нас разрешены. Мы уничтожили даже антагонизм между верхами и низами общества, так как каждый из нас в любой день может стать верховным правителем, и нет такого образа жизни, нет такой сферы деятельности, которая была бы перед кем-нибудь закрыта.
Теперь я могу объяснить тебе, что означает угрожающий тебе приговор. Он означает величайшее несчастье, какое только может постичь пантийца, а именно исключение из всеобщей жеребьевки и переход к одинокому индивидуальному существованию. Идентификация - это акт раздавливания личности под жестоким и безжалостным бременем пожизненной индивидуальности. Если ты хочешь спросить меня еще о чем-нибудь, то поспеши, ибо приближается полночь, вскоре я должен буду тебя покинуть.
– Как у вас дела со смертью?
– спросил я.
Нахмурясь и улыбаясь, защитник вглядывался в меня, словно пытаясь понять это слово; наконец он сказал:
– Смерть? Это устарелое понятие. Где нет отдельных личностей, там нет и смерти. Никто у нас не умирает.
– Но это абсурд, в который ты и сам не веришь!
– вскричал я.
– Каждое живое существо должно умереть, значит, и ты тоже!
– А что это такое - я?
– прервал он, улыбаясь.
– Ты, ты сам!
– А кто я, я сам, не считая нынешней функции? Имя, фамилия? У меня их нет. Лицо, внешность? Благодаря биологическим мерам, принимавшимся у нас много веков назад, внешность у меня точно такая же, как и у всех. Функция? Она изменится в полночь. Что же остается? Ничего. Подумай, что означает смерть? Это утрата, трагическая своей невозвратностью. Кого утрачивает тот, кто умер? Себя? Нет, ибо умерший не существует, а кто не существует, тот не может ничего утратить. Смерть - это дело живых: это утрата кого-либо из близких.