Триумф и прах
Шрифт:
– Она останется, – тем же пренебрежением ответил Джеймс. – Хочешь – говори, нет – убирайся.
Каприс была поражена, и я не меньше. Стоя боком, Джеймс не заботился о манерах. Застывшая гримаса на ехидном его лице была многозначительна, и рассудить её не всякий взялся бы. Думается, Джеймс был рад случаю, когда можно вдоволь потешиться. Но в то же время он бы предпочёл никогда не открывать дверь ни для одной из дочерей Медичи. Они забавляли его и одновременно навивали скуку.
Каприс ломала руки. Её всклочному характеру смущение было неприсуще, но видимо тогда ей было неловко вести в открытую довольно личную беседу.
– Джеймс, ты слишком жесток ко мне! Умоляю, не губи! Нам ведь было так
Джеймс поразмыслил с минуту, оставаясь в неизменном положении.
– Вижу… что не влюблена. Твои чувства лишены искренности и напитаны ядом. Они совершенно иного характера, нежели о котором твердишь ты.
– Чушь! Я люблю тебя!
– Нет, в тебе говорит дух лидерства. Ты хочешь затмить сестру и доказать всем, что ты лучше её. А теперь уходи.
– Так ты женишься на ней? Она тебе больше по нраву? Как ты можешь так поступать со мной после того, как я сполна отдала тебе честь и своё достоинство? Подарила всё, что у меня было! Играла в твои грязные игры! А теперь ты выбросил меня, как использованную шляпу, и такой чистенький, с незапачканной репутацией пойдешь под венец с моей сестрой, сделав вид, что ничего не происходило?
Джеймс больше не обмолвился, хотя Каприс продолжала засыпать бессмысленными вопросами, кидаясь то к нему, то по комнате, как дикая рассвирепевшая кошка. Она была крайне уязвлена. Её лицо исказилось чарами злобы и гнетущей досады, и, наблюдая за ней, я никак не могла взять в толк, по какой причине Каприс заслуживала многочисленные симпатии мужчин. Должно быть, многие отличали в ней пыл и красоту. Но тот пыл обладал разрушающим действием, а красота являлась корыстной приманкой. Как только появлялся поклонник, Каприс впускала в него жало прирожденного коварства, обесточивала и забирала силу. В природе так расчётливо поступает самка богомола, уничтожая того, кто некогда был ей близок плотью. Но помимо корыстолюбия у Каприс присутствовала ещё одна утомительная особенность – её было слишком «много» во всем: в разговоре, где она болтала громче всех; в действиях, опережающих достойные манеры, и даже во взглядах, которые расточала с пристальной дотошностью охотника на лицах тех, кто окружал её. Дома будто бы всё вертелось только вокруг неё, и порой казалось, старшины семьи Медичи забывают, что у них есть ещё и младшая дочь – Летиция. То, что безвозмездно прощалось Каприс – другой не сходило с рук. Летиция была довольно смиренной, чтобы оказывать неуважение к старшим, что скорее всего объяснялось проживанием на родине. Каприс в детстве перенесла тяжёлый грипп и долго лечилась в Германии. Это оказало существенное влияние на формирование пренебрежительного поведения. Порой она забывалась, что перед ней не обычная немка-горничная, а почитаемые родители, ровно как в те минуты позабылась, что непристойно столь вызывающе вести себя в доме постороннего мужчины.
Джеймс продолжил сохранять молчаливую позу. И Каприс сдалась.
– Женившись на ней, ты разобьешь моё сердце…
– Мне всё равно на твои чувства, тебя и твою мольбу. Проваливай к дьяволу.
Его равнодушие удивляло. В той картине жестокого романтизма различалась нерушимая власть мужского самообладания, сковывающая льдом безразличия, а также ничтожность человеческого духа. Мы рабы чувств. И беспомощность Каприс служила наглядным примером слабости. До конца я не могла судить о водах, наполняющих её внутренний мир. Откровению со мной она поддавалась только, когда дело касалось сводной сестры. А кроме того, много ли я смыслила в любви в те годы? Но как бы не так, был ли тот случай проявлением любви или нелегкой погоней за первенство – оба варианта выглядели убого.
Каприс огляделась по сторонам и, увидев стопку писем на столе, схватила связку и швырнула на пол – это было последнее, чем она могла смягчить рану на лоне ужаленного самолюбия. Джеймс повернул голову в ту минуту, когда Каприс, оттолкнув меня в сторону, вылетела из дома Кемелли, захлопнув дверь.
– Что вы скажите об этом? – спросил Джеймс, растягивая таинственную улыбку на губах.
– Это отвратительно! – воскликнула я. – Вы были непростительно грубы с Каприс.
– Я лишь вёл себя так, как позволяла она с собой вести. Всё это дешевый спектакль, не более. Она слишком бездарна, чтоб играть талантливее.
Те слова Джеймса открыли глаза на причину безжалостности к Каприс. Я часто задумывалась над ними в преклонном возрасте и наконец поняла, что главный кирпичик, благодаря которому строится та или иная связь между двумя людьми – это присутствие в характере чувства собственного достоинства. Согласно этому на подсознательном уровне сперва происходит оценка положения другого человека в обществе, его степень самодостаточности, самокритики, и только потом выбирается соответствующая концепция поведения. Джеймс некоторое время наблюдал за Каприс. Сама того не замечая, она потеряла к себе уважение и позволяла издеваться над собой – именно так Джеймс и поступал, напоминая тем самым животный инстинкт самосохранения, благодаря которому даже самый кровожадный хищник прежде, чем кинуться на жертву – сначала изучает её, ищет слабые стороны, сопоставляет силу своей силе. Ни с одним львом не станет сражаться гиена; трусливо поджав хвост, она умчится прочь в прерии, чтобы выжидать. И только когда лев ослабнет, она сумеет попытать счастье в борьбе за лидерство…
– Почему вы избегаете Летицию? – вдруг спросила я.
– Прочтите одно из писем, – предложил Джеймс. – Неважно какое. Я уверен, они похожи как две капли воды. Возможно, тогда ваш вопрос станет бесполезным.
Мне вспомнился дядюшка Джузеппе, который с детства вкладывал в мою голову элементарные нормы; он говорил: «Нельзя читать чужих писем. Письмо обладает особыми правами, и вникать в тайный смысл послания равносильно зайти в комнату чужого дома, где хозяин дома наг.» Но Джеймс был настойчив. Неясно, зачем ему понадобилось, чтоб я вдавалась в суть его любовных интриг, но я все – таки забрала последнее порванное письмо.
Выйдя из дома Кемелли, я застала Каприс на веранде. Она ходила взад-вперёд, покусывая пальцы. Завидев меня, Каприс подскочила ближе и крепко обняла.
– Прости! Не знаю, что на меня нашло. Словно бес вселился! Я не хотела тебя толкнуть. Ты же понимаешь, я не могу обидеть…
Каприс замялась, и я не без иронии дополнила.
– Калеку?
Она отстранилась, а из её круглых знойных глаз изливалось сострадание, от которого хотелось убежать.
– Говори! Не стесняйся! – сказала я, желая поставить её в затруднительное положение. Но получилось совсем наоборот.
– Белла, мне правда жаль. Мы скоро выйдем замуж: я, Летиция… А тебе, наверно, крайне обидно смотреть на счастье других.
Слегка оторопевшая, я старалась проникнуть в пропасть бессовестных глаз Каприс. Она смотрела придирчиво и беспардонно, наглым взглядом бесчестия. Её тело было пропитано ядом, и тот яд, отравляющий речь и невинность движений, тотчас впитывался телом собеседника. Происходило заражение, и не менее обезоруживающая злость брала верх над телом пораженного. Каприс была неглупа и вполне могла сообразить, какую боль причиняет такими словами невольному игроку того антракта. Вероятно, она замыслила отомстить мне за то, что я лицезрела момент её великого позора.