Триумф Венеры. Знак семи звезд
Шрифт:
— Хотите засудить невинного? — спросил Иван Дмитриевич.
— Воровать тоже нехорошо, — сказал Шувалов. — Посидит немного, мы его подведем под амнистию. Дадим денег, пускай землю пашет где-нибудь в Сибири! Вон морда-то какая! Разъелся тут…
— Да! — спохватился Певцов. — Отдайте-ка то письмо.
— Какое? — Иван Дмитриевич притворился, будто не понимает.
— Которое Хотек послал Стрекалову.
— Ах это… Зачем оно вам?
— Снимем копию и пошлем Францу-Иосифу, — объяснил Шувалов. — Пусть почитает.
— Ваше сиятельство, суть в том… Видите ли… Короче, я еще не вполне убежден, что именно Хотек задушил князя.
— То есть как? — опешил Шувалов.
— Это предположение. Догадка… Есть и контрдоводы.
— Не важно, — вмешался Певцов. — С такой уликой мы докажем что угодно. Давайте его сюда.
Иван Дмитриевич отступил ближе к двери. Дело принимало неожиданный оборот. Что они задумали? Всю Европу одурачить? Не выйдет. Вверх-то соколом, а вниз — осиновым колом, как Хотек. Да и рыжего Фигаро тоже было жаль. Малый, поди, сохи в глаза не видывал. Пропадет в Сибири…
— Где письмо? — напирал Певцов.
— Послушайте меня, ваше сиятельство! Признаюсь, я обвинил Хотека, чтобы он взял назад свой ультиматум. Ведь что-то же надо было делать! Честь России…
— Отдавайте письмо! — заорал Певцов.
— Умоляю, выслушайте меня! — быстро заговорил Иван Дмитриевич, прижимая рукой карман, где лежало злополучное письмо. — Я уже напал на след настоящего убийцы. Но чтобы схватить его, нужно время. День, может быть, или два. А Хотек дал вам сроку завтра до полудня. Что оставалось делать? Я же не о себе думал!
— Не о себе? — взвился Певцов. — А сколько ты хочешь содрать с Хотека за это письмо? Тысяч десять?
— Господи! — чуть не плача, сказал Иван Дмитриевич. — Да я его хоть сейчас порву. На ваших глазах.
— Только попробуйте! — пригрозил Шувалов.
— Опомнитесь, ваше сиятельство! Что вы делаете? Не берите пример с Хотека, вы видели, чем это кончается… Клянусь, я найду убийцу!
— Вы будете молчать, — медленно проговорил Шувалов. — И получите Анну. С бантом. Ваш убийца нам ни к чему. Нам нужен Хотек. Поняли? И отдайте письмо.
Иван Дмитриевич оглянулся: в гостиную входили Рукавишников с адъютантом, за ними — незнакомый жандармский подполковник.
— Зейдлиц? — удивился Шувалов. — Что случилось?
Тот подошел к нему, о чем-то зашептал. Иван Дмитриевич расслышал: «Похоже, вы были правы…»
— И где он? — спросил Шувалов.
— У подъезда, в карете, — ответил Зейдлиц. — С ним капитан Фок.
— Рукавишников! Не выпускать! — приказал Певцов, заметив, что Иван Дмитриевич осторожно пятится к выходу.
Путь на улицу был отрезан, синие мундиры окружали со всех сторон: генерал, унтер-офицер и три офицера. Певцов приближался. Иван Дмитриевич сделал то, что пытался сделать Стрекалов, — как бы невзначай, рассеянным жестом опустил руку в карман и, не двигая ни плечом, ни локтем, не меняясь в лице, одними пальцами начал уничтожать проклятую цидульку, рвать, растирать в порошок. Шиш им!
Дверь в спальню была открыта, в голубоватом свете угасающего фонаря голые итальянки на картине совсем посинели. Зейдлиц с интересом рассматривал их озябшие прелести.
Певцов подступил вплотную:
— Письмо!
Иван Дмитриевич вытащил горсть бумажной трухи, кинул ему под ноги.
В наступившей тишине все вдруг заметили, что княжеские часы молчат. Маятник висел неподвижно, стрелки показывали четверть первого и стояли уже два с половиной часа.
Певцов ползал по полу, собирал обрывки, негодующе взывал к Шувалову, но тот не отвечал, с изумлением взирая на Ивана Дмитриевича. Изумление было так велико, что напрочь перешибало гнев, досаду, разочарование, все чувства. Чего он хочет? На что рассчитывает? Он был порождением хаоса, этот сыщик с нечесаными бакенбардами, понять его невозможно, и невозможно, казалось, от него избавиться, как нельзя пулей уложить пыльный смерч.
А Иван Дмитриевич, сам до смерти перепугавшись, в ужасе закусил кулак, и мелькнула безумная мысль, что стоит лишь чуть посильнее сжать челюсти, и с такой метиной его тоже могут обвинить в убийстве князя.
И совсем уж на краю сознания маячила еще одна мыслишка: хорошо было бы загнать это письмо Хотеку, а деньги, вырученные таким способом, пожертвовать на воспитательный дом.
Здесь дед обычно вспоминал еще один эпизод из жизни Ивана Дмитриевича, рассказанный Путилиным-младшим. Делалось это с двоякой целью: немного помучить слушателей, которые ожидали скорейшего раскрытия тайны, и одновременно продемонстрировать им выдающиеся аналитические способности главного героя. Но я пересказываю этот случай исключительно из добросовестности, отлично сознавая всю неуместность его в той части повествования, когда история поисков убийцы князя фон Аренсберга неумолимо движется к развязке.
В одном подъезде с Иваном Дмитриевичем нанимал квартиру некий Росщупкин, бездетный вдовец лет шестидесяти, добродушный выпивоха и лошадник, обладатель каких-то порядочных десятин в Тульской губернии. Каждую осень Иван Дмитриевич получал от него приглашение на охоту и всякий раз отказывался, а однажды, повздорив с женой, взял и поехал. Приглашенных было человек пятнадцать — трое росщупкинских племянников, бывшие товарищи по полку, соседи по имению, прихлебатели. Пока вся компания травила зайцев, Иван Дмитриевич одиноко бродил по лесу, искал грибы, а вечером, когда сели ужинать, Росщупкин между прочим рассказал такую историю.
Лет тридцать назад он служил в Царстве Польском и вывез оттуда замечательное охотничье ружье марки «барелла»; поскольку Иван Дмитриевич едва знал, где нажимать, чтобы стреляло, то и не запомнил, чем именно было оно так уж хорошо. Росщупкнн купил его в Варшаве, случайно. Ружье прельстило еще и тем, что под курками припаяна была медная пластина с выгравированными на ней инициалами прежнего владельца: «IPR», которые до буковки совпадали с его собственными — Яков Петрович Росщупкин. В доказательство он предъявил гостям оставшийся от ружья футляр, на нем имелась точно такая пластина… А само ружье тогда же и потерялось, года не прослужило. То ли забыл в придорожном кабаке, то ли обронил, пьяный, в поле, то ли украли. Он долго искал потерю, сулил находчику большие деньги и в конце концов пошел к цыганке. Та, раскинув карты, нагадала, что ружье непременно к нему вернется. Росщупкин обрадовался, дал ей десять рублей, а она не берет: на пять рублей согласна, а красненькую не берет. Он удивился: почему? Цыганка и говорит: «Потому, голубок, что ружье к тебе вернется в день твоей смерти…»