Тризна по женщине
Шрифт:
Время может тянуться очень долго. Тебе известно, как бесконечно может тянуться время? Ребенок проснулся. Ночная тьма сменилась предрассветными сумерками, предрассветные сумерки — утром, утро — днем. Снаружи до меня доносились всевозможные звуки: пели птицы, кукарекал петух, на выгоне мычали коровы, но человеческих голосов или шагов я не слышала. Должно быть, родичи Гудреда прогнали в лес всех женщин и рабов. И наслаждались ожиданием — это было частью моего наказания; может, они надеялись, что я подползу на коленях к двери и со слезами буду молить их:
Но я молчала.
Время может тянуться очень долго.
Ребенок проснулся, грудь у меня распирало от молока, я покормила ребенка, перепеленала его, и он снова уснул. Время может тянуться очень долго. Я нашла те три шарика, которые бросила, смотрела через них и радовалась, что они прозрачные. Мне было интересно, расплавится ли стекло от сильного жара, суждено ли шарикам погибнуть вместе со мной. Я этого не знала и не хотела, чтобы после моей смерти они кому-нибудь доставляли радость, а потому решила проглотить один за другим, когда жар сделается нестерпимым, — в моем животе никто не посмеет копаться, даже если я буду мертва.
Может, они сейчас разводят огонь?
Я услышала, как за дверью возятся люди, шаги то приближались, то удалялись. Стоял день. Время тянулось бесконечно.
Мне хотелось пить — воды у меня не было. Я не звала, но горло у меня горело, и я знала, что скоро запылает и все остальное. Ребенок проснулся, я покормила его. Ребенок уснул, и наступил вечер.
Время может тянуться очень долго.
Когда пришло утро, я подошла к двери и распахнула ее. Может, я спала? Может, они выдернули гвозди, пока я спала, или только делали вид, будто заколачивают дверь? Теперь я уже никогда этого не узнаю.
Я вышла из дому, потом вернулась и взяла на руки ребенка. Он спал. Я обошла двор, там никого не было, я медленно ходила от дома к дому. Никого. Неожиданно я встретила одного из людей моего мужа. Его не было в моих покоях, когда родичи Гудреда хотели принудить меня последовать за ним в курган. Теперь я уже не помню имени того человека. Я ударила его.
— Приведи людей и приготовь корабль! — приказала я.
Корабль качался на волнах фьорда, человек бросился исполнять мое приказание. Ко мне подошел другой. Я ударила его. Они сразу подчинились мне. Третьему я презрительно рассмеялась в лицо:
— Что, испугались? Кто вас заставил покориться? Мой сын, который пока что способен лишь сосать грудь своей матери, или моя воля, оказавшаяся сильней, чем ваша?
В то мгновение меня охватило чувство, похожее на радость, наверно, то же самое испытывал и он, мой супруг, когда ходил за море и заставлял людей покоряться ему. Парус был поднят. Мы вышли из фьорда.
Потом мне покорялись все люди, которых я встречала.
Мы уходили от Усеберга все дальше и дальше.
Но я знала, что еще вернусь сюда.
Взглянув на меня, королева сказала:
— Тот же корабль, который в тот день уносил меня прочь, теперь понесет меня еще дальше.
— Знаешь, сколько я плавала? — сказала она. — Мало кто из женщин бывал в тех местах, где побывала я. Дома, в Агдире, я не нашла радости: людей, которых я знала и любила в юности, там уже не было. Но, главное, туда могли нагрянуть могущественные родичи моего мужа. Сидеть, как в плену, в собственной усадьбе и ждать, пока недруг окружит ее, было не по мне. Я отправила сына на воспитание в Согн. И ушла в викингский поход, только не в Ирландию, нет, я пошла на восток. Я была на Готланде. Я опустошила Эйланд. Я ходила даже в Хольмград.
Я редко позволяла своим людям тешиться с женщинами, которых мы уводили в плен. Их продавали в рабство. Домой я их не привозила, они плакали на корабле, с ними была одна морока. Я предпочитала продать их на ближайшем рынке: молодых — по своему назначению, более старых — для работы. Мне не доставляло удовольствия бить рабов, которых мы брали в плен. Но иногда я заставляла их раздеваться. Мне было приятно смотреть на молодых парней, стоявших передо мной во всей своей наготе. Многие падали передо мной на колени. Тогда я приказывала своим людям увести их прочь.
В Хольмгарде я видела человека, который жег зерно. Мне этого не забыть: зерно привезли из разных мест, и его было очень много. Бонды и рабы подвозили воз за возом. Лошадей у них было мало. Рабы тащили сани по голой земле, если они спотыкались и падали, их хлестали кнутом. А жег это зерно один человек. На реке стоял корабль. На нем приехали покупать зерно. Но его было слишком много. И его жгли, чтобы поднять на него цену.
У того, который жег, вспыхнула борода. Я стояла рядом и смотрела. Мне хотелось научиться всему, понять все, что вижу. Этот человек зарабатывал свой хлеб, сжигая хлеб.
Мы поплыли обратно.
Да, иногда у меня бывали мужчины… ты ведь об этом хотел спросить? Однажды я велела привести ко мне раба. Мы захватили его всего два дня назад. Я сразу его приметила, когда мне показали этих несчастных.
— Тебя я не продам, — сказала я. — Сегодня ты можешь остаться у меня.
Он был красивый парень, лицом немного напоминал того слугу, о котором я тебе рассказывала… Или я тебе еще не рассказывала про своего слугу? Утром я отослала раба прочь.
— Я тебя не продам, — пообещала я.
И сдержала слово. В тот же день один из моих людей зарубил его по моему приказу.
Нет, те времена, когда я покорялась мужчине, ушли навсегда. И не потому, что я стала стара, нет, а потому что была опустошена, потому что мои злые, умные, глубоко запавшие и все-таки красивые глаза уже повидали все. Меня больше ничто не радовало. Когда во мне просыпалась плоть, я брала раба. И он делал свое дело, но супруга у меня больше не было никогда.
Мы приплыли обратно.
Родичи Гудреда теперь потеряли былое могущество. Я со своей стороны старалась получить поддержку где только могла. Сын мой вырос. Мне хотелось обеспечить ему безопасность, которой я не чувствовала сама. Его родичи встретились с моими. И пришли к согласию.