Трое с площади Карронад
Шрифт:
Славка кинулся во двор, влетел в комнату, слегка напугав бабушку Веру Анатольевну. Выволок из-за чемоданов портфель, а из портфеля выдернул за уши Артёмку. Тот обалдело косил блестящими глазами. Славка бегом вернулся к маме. Артёмка радостно махал растопыренными лапами.
— Боже мой, какой ты ещё ребёнок, — сказала мама…
Набережная в самом деле была недалеко. Славка не сразу понял, что это набережная. Были деревья с фонарями (листья на свету казались очень зелёными), потом под ногами вместо асфальта появились
Дальше ничего не было. Громадная темнота была дальше. Начиналась она в двух шагах и уходила неизвестно куда. Эго распахнулся космос. Он дышал йодисто-солёной свежестью, словно в темноте развесили громадные чёрные простыни, выстиранные в холодном рассоле.
Из этой темноты и прохлады подкралось что-то смутно-белое, шипучее, и — бах! — перед Славкой встала стена из брызг. Они секунду висели неподвижно, а потом посыпались на Славку, на маму.
Мама по-девчоночьи взвизгнула и отскочила. А Славка засмеялся:
— Мама, это прибой!
— Отойди, Славка, вымокнешь!
— Это же прибой! Мама, он солёный!
Бах! — опять выросла белая стена. А когда рассыпалась и упала, Славка увидел, что космос не пустой. В нём жили огоньки. Яркий красный огонёк — прямо перед Славкой — давал тройную вспышку и угасал на несколько секунд. Конечно, это был маяк. А левее маяка, теряясь во мраке, тоже мигали белые и красные огоньки, каждый по-своему: одни редко, другие часто.
Справа от маяка вклинивалась в морскую тьму полоса огней. Наверно, там был мыс или другой берег бухты. Вдруг часть берега оторвалась и, сверкая огнями, тихо пошла влево, к маяку. Целый кусок суши со множеством окон и фонарей!
Славка не сразу понял, что случилось. Но потом услышал далёкую музыку и догадался, что это уходит в море пассажирский лайнер.
Теплоход шёл вроде бы не быстро, но почему-то очень скоро стал уменьшаться, тускнеть и превратился в еле заметное светящееся облачко.
Ослепительной звездой вспыхнул в дальней дали прожектор, махнул синим лучом и погас…
— Славка, ты же промок насквозь!
И правда, рубашка прилипла к плечам и груди. Брюки набухли, стали жёсткие и тяжёлые, будто из жести. Артёмка тоже был весь мокрый, только длинные уши, зажатые в Славкином кулаке, оставались сухими.
— Славка, ты меня слышишь? Пора.
— Ещё самую минуточку…
Через полчаса, засыпая на скрипучем диване, Славка успел подумать: «Лишь бы это был не сон!» С таким страхом он и уснул.
…Это не было сном. Утром он увидел море во всей его синеве и громадности. И Город…
Славка зажмурился и задохнулся. Потом захохотал и, забыв про маму, кинулся вниз по улице, по тропинкам, по каменистому откосу, через сухие колючки, которые обрадованно вцепились в брюки…
С моря летел тёплый ветер. На мачтах и сигнальных вышках бились и трепетали разноцветные флаги.
— Семибратов, голубчик мой, ты почему не решаешь? — Грузный и седой учитель математики навис над Славкой.
Славка поспешно встал.
— Я решил. Яков Павлыч…
— Когда же ты решил? Покажи-ка… Дорогой мой, где же здесь решение? Ты — просто ответы написал!
— Разве неправильно? — удивился Славка.
— Ответы правильные, но объяснения-то нет. Почему у тебя икс равен пяти, а, скажем, не семи или не тысяче?
Славка неловко улыбнулся и пожал плечами:
— Как же тысяче? Если пяти.
— Да! Но почему? Может быть, ты просто списал ответ?
— Он не списывал, Яков Павлыч, он раньше всех закончил, — тут же заступился Славкин сосед, маленький Женя Аверкин. — Остальные-то ещё и не решили.
— Да я понимаю, голубчики, я это, так сказать, чисто теоретически предположил. Но что мне ставить Семибратову? Пятёрку за молниеносное решение или двойку за отсутствие такового?
Пятый «А» зашумел, доказывая, что, ставить, разумеется, следует пятёрку. Даже ехидная Любка Потапенко высказалась за это. Видимо, по инерции.
— Тогда напиши всё-таки объяснение, — рассудил Яков Павлович. — Или вот что… Реши-ка лучше, любезный Семибратов, ещё задачку. Вот эту…
Он положил на парту четвертушку листа с уравнением.
Славка несколько секунд смотрел на бумажку.
— Надо объяснение писать? Или можно сразу?
— М-да… — сказал Яков Павлович задумчиво, но с интересом. — Следовательно, ты утверждаешь, что данное уравнение для тебя — дважды — два?
Славка этого не утверждал. Он вовсе не хотел показаться хвастуном. Но он видел, что икс равен двенадцати, а если видишь, зачем лишние слова?
— А ну-ка напиши ответ, — сказал Яков Павлович. — Садись и напиши… Так… А теперь всё же сооруди мне решение по правилам, постарайся. Я тебя прошу…
Над объяснением Славка вздыхал минут десять. Не напишешь ведь, что икс похож на жёлтый шарик и что этот шарик мечется туда-сюда по лиловой плоскости, ищет, где темнее, а деваться ему всё равно некуда. Всё-таки Славка разжевал уравнение, как требовали правила. Яков Павлович посмотрел, покачал головой. Спросил:
— В прошлые годы у тебя как было с математикой? Славка опять встал. — По-всякому… Двоек не было.
— Угу… Троек тоже не было. Почти… — заметил Яков Павлович. — Так?
Славка кивнул. «Не подумали бы, что хвастаюсь», — опять мелькнула мысль.
— А четвёрки если и были, то за плохой почерк и неряшливость, — заметил Яков Павлович. — Или я не угадал?
Славка вздохнул. Всё было угадано точно.
— Однако математику ты не очень любишь, — сказал Яков Павлович.
— А любишь ты… что?
— Географию и английский… — шёпотом сказал Славка.
— Ну, садись… Садись, голубчик Семибратов.