Трое в джунглях, не считая блондинки
Шрифт:
Мышцы возвращались в обычный тонус, а мысли крутились вокруг обстоятельств катастрофы. Цианистый калий, вопреки распространенному заблуждению, не имеет выраженного вкуса и запаха. И к мгновенной смерти приводит лишь в довольно большой концентрации [1]. У пилота симптомы развивались по нарастающей, значит, доза увеличивалась. Как? Как на борту самолета, пилота, сидящего у всех на виду, кто-то травил, и никто ничего не заметил? Я попытался прокрутить воспоминания, как видео, в обратной перемотке. Вот я отхожу, кричит Келли, пилот обретает сознание и пьет воду… Вот! Вот оно! Яд был в бутылке с водой.
М-да. Если я расскажу психотерапевту, что интерес у меня вызвали прикладные вопросы использования ядов, она может расстроиться и подумать про меня всякую ерунду.
Путь самолета к последнему пристанищу прослеживался по срезанным веткам, сломанным верхушкам и голубым проплешинам неба. Нашлось и крыло, если его кто-то искал. Однако общий ущерб от падения самолета был незначителен. Вот если бы рванул бензобак, тогда бы нас быстро нашли. И с почестями похоронили останки. А так… Можно искать очень, очень долго, особенно, если толком не знать, где.
Как они могли выпустить самолет с аэропорта, даже не проверив, работает ли у него радиосвязь?! Впрочем, это Колумбия, амиго. А это — маленький частный самолетик, который везет четверых пассажиров и двадцать кило героина. Ну, зачем ради такой мелочи тревожить сеньора диспетчера?
Решив, что дал самолету достаточно времени, чтобы тот определился, взрываться или нет, я отправился назад. И успел к самой буче.
[1] С цианистым калием связано много заблуждений. В частности, заблуждение о его страшной отравляющей силе. Однако есть простой антидот, который существенно ослабляет действие цианидов — это сахар. Глюкоза связывает яд. Именно этим объясняется "стойкость" к яду Григория Распутина. Как известно, группка заговорщиков накормила "Великого Старца" отравленными эклерами. Но сахар, который в них содержался в избытке, нивелировал действие яда. Пришлось увеличивать и без того немалую дозу.
6.Келли
В общем-то, только теперь, оказавшись на какое-то время одна по распоряжению временного командующего, — чье имя, кстати, мне до сих пор не известно, — я осознала весь ужас ситуации. Ненавижу сельву. Ненавижу душную жару, в которой между одеждой и гнусом выбираешь потеть в одежде. Потому что гнус — это не только отечные, болезненные укусы, но и тысяча и одна болезнь. И нет гарантии, что ты привита от всех.
Только бы нас нашли! Хотя я не знаю, как это возможно в нашем зеленом аду. Не факт, что поможет костер, потому что дым под такой кроной развеется, если вообще ее пробьет. Нужно выходить на открытую местность. Только где она, эта открытая местность? Где мы находимся? Не сбились ли мы с курса, пока пилот был не в себе? А если и не сбились, то в какой точке маршрута мы потерпели крушение, и где от нас ближайший источник цивилизации?
Но это всё — завтрашние проблемы. А сейчас нужно решать неотложные. Например, трое мужиков — и километры необитаемого леса вокруг. Если тут кто-то и живет, то вряд ли женщины. А если женщины — то вряд ли добровольно.
С какой стороны ни посмотри, а автомат под боком бы не повредил. На крайний случай — хороший, острый нож. Но у меня и его нет. Остается надеяться на здравый смысл двух третьих мужской части компании. То, что он отсутствует у «Тавиньо», и так ясно. У двух остальных — под сомнением. Но может, пока они будут выяснять, кому принадлежит главный приз, мы выйдем к людям. Значит, стратегия поведения: спокойный нейтралитет. Беспомощность — дозировано, ровно, чтобы будить отеческие, а не основные инстинкты. Гупость — умеренно, чтобы и симпатии не возникало, и желания прибить — тоже. Больше молчать, меньше действовать. Пусть мачо нас спасают, у них энергии много. Заодно и поизрасходуются. Авось, на приставания сил уже не хватит. Мне кажется, отличная стратегия.
Главное, чтобы тактик во мне не подкачал.
Когда я вернулась из пешего неэротического путешествия, Тавиньо и Эндрю уже были возле самолета. Колумбиец пытался прорваться к фюзеляжу, а американец его не пускал, растопырив руки.
— Ой, а что у вас тут происходит? — спросила я миролюбиво, как положено настоящей любопытной блондинке.
— Этот хото не пускает меня в самолет! — объяснил для непонятливых колумбиец.
— Да? А почему? — поддержала я беседу.
— Потому что он ихо де ла пута! — аргументировал Тавиньо на обсценном испанском.
— А что означает «иходелапута»? — невинно поинтересовалась я.
Американец смутился. Возможно, уровень его испанского не отличался от французского. Но то, что «пута» в пристойном варианте звучит как «девица с пониженной социальной ответственностью», он, видимо, знал.
— Сын бешенной ослицы и каймана! — проявил колумбиец творческий подход к переводу, и в чем-то был близок к оригиналу. Вряд ли такую самку можно было назвать разборчивой в связях.
— Фу-фу-фу! — сморщила я носик. — А почему вы его не пускаете? — обратилась я к американцу с сомнительной родословной.
— Вдруг этот… что-нибудь еще нажмет, и самолет всё-таки взорвется? — резонно заявил Эндрю, вытирая рукавом пот со лба. Он так и не снял пиджак, страдалец во имя имиджа.
Интересно, как надолго его хватит? Сельва очень быстро обнажает истинную суть человека, срывая всё наносное.
— На что ты намекаешь, мохон?! — возмутился Тавиньо и полез на оппонента с наскоками, выпячивая грудь, как петух на боях.
Не знаю, как он разглядел в словах американца какой-то намек. По-моему, всё было предельно четко и конкретно. Но сильнее меня поразила некритичность нашего латиноамериканского спутника. То есть, с его точки зрения, он тут вообще не причем, а самолет упал исключительности из-за несвежей кармы.
— О чем спор? — в разговор вмешался незаметно вернувшийся англичанин.
— Он не пускает меня в самолет! — снова возмутился колумбиец, но, на мой взгляд, британец был не тем человеком, которому стоило жаловаться.
— А зачем тебе нужно в самолет? — задал закономерный вопрос красавчик.
— Тебе какая разница, гринго де лос кохонес?! — взревел Тавиньо, видимо, исчерпав невеликие запасы терпения.
— Он не «гринго», — поправила я.
— Что, отсосала ему, и сразу стала умной? — взъелся колумбиец на меня.