Тропою архаров

Станюкович Кирилл Владимирович

Николай Михайлович Пржевальский, изучавший кутасов в диком состоянии, довольно пренебрежительно отзывается об их умственных способностях.

Однако в некоторых случаях кутасы проявляют известную сметливость: сотрудникам Памирской биостанции пришлось в этом убедиться при защите своих опытных посевов.

И вспомнив все это, пока меня кидало в кузове, я, кажется, понял, что именно было самым странным, непривычным, своеобразным в этом домашнем животном. Я толкнул в бок своего товарища и сказал:

– Знаешь, вот, пожалуй, что нам кажется странным в кутасе.

Мы не понимаем того, что он не скотина, а зверь. Понимаешь? Он не совсем домашнее животное, он добродушный, не злой, но он полудикий, он зверь, а не скотина. Он хотя и приручен, но не потерял еще своей самостоятельности. Мы привыкли, что наши домашние животные делают только то, что мы хотим, что они без нас, то есть людей, и жить не могут. Не будет нас – и они пропадут. А кутас и без человека может жить: пищу он найдет, от волков отобьется; он в человеке не нуждается, наоборот, человеку нужен кутас.

Вот это, пожалуй, и кажется нам странным, непривычным. Это домашнее животное, ведущее себя совершенно самостоятельно, может уйти куда-нибудь очень далеко, а зачем и почему, это только он один знает. Вот эта самостоятельность его поступков нас и удивляет, даже, может быть, обижает, во всяком случае кажется странной…

Нередко и сейчас можно встретить странствующего кутаса. Где-нибудь за десятки километров от аула, возле Памирского тракта, стоит кутас; огромный и неподвижный, медленно поворачивая голову, он следит за проезжающей машиной. Чей это кутас? Куда он идет? Ничего не известно!

Через тайгу

Освоение целинных земель происходит не сразу. Сперва пускают рекогносцировочный отряд. Рекогносцировщики находят земельные массивы, на которых можно строить колхозы. Затем приходит отряд детального обследования; он изучает земельный массив, найденный рекогносцировщиками, уже детально, со всех сторон, и вызывает проектировщиков. Проектировщики проектируют, а затем вызывают строителей и землеустроителей. Строители строят, землеустроители производят землеустройство, и уже только после этого появляются колхозники.

В то лето мы искали земельные массивы для колхозов в безлюдной тайге на грани Восточной Сибири и Дальнего Востока. С весны мы занимались рекогносцировкой. Затем нас посадили на детальное обследование. А уже перед осенью мы опять получили задание перевалить хребет и снова идти в тайгу с рекогносцировкой.

Отряд наш был скомплектован, и можно было бы трогаться, но мешало только одно: перевал через хребет был в карантине, и через него с лошадьми не пускали, а идти в обход было очень долго и далеко.

Командовал карантинным кордоном ветеринар Петр Петрович, который, хотя, с одной стороны, и являлся нашим добрым приятелем, но, с другой стороны, был на редкость несговорчивым человеком. Он твердил только одно, что «через перевал идти нельзя» и что «на перевале клещи».

Как я ни умолял его – он только сопел, молчал и отворачивался, уговорить эту каменную статую было невозможно. Он не желал понять, что для нас гораздо опаснее идти без дороги, прямо через гольцы и курумники, чем встретить клешей, не опасных осенью.

Мы рисковали потерять и время, и лошадей, и людей.

И тогда я отдал распоряжение вьючить лошадей вечером и идти ночью, да не по дороге, а рядом – обойти лесом карантинные посты и попробовать проскочить перевал в темноте. С вечера лошади с рабочими и моим помощником ушли, а я утром пришел на кордон к Петру Петровичу и начал играть с ним в шахматы. На всякий случай я ему проигрывал.

Петр Петрович играл молча, сосредоточенно, но все равно очень плохо,-при всем моем неумении играть мне стоило значительного труда ему проигрывать.

Петр Петрович был бравый старик с седой головой, стриженной ежиком, и прокуренными рыже-серыми усами; нос значительной величины и хорошей яркой окраски. Величина носа у Петра Петровича была, видимо, врожденная, но окраска-явно благоприобретенная. Возраст Петр Петрович имел неопределенный, но весьма почтенный. Мы только знали, что и он и его неизменный сотрудник, друг и одногодок Петр, были участниками первой мировой войны. И уже в то время Петр Петрович был ветеринарным врачом, а Петр санитаром. Так и всю последующую жизнь Петр Петрович работал ветврачом, а Петр его помощником. Оба они были холостяки, оба постоянно пикировались между собой, но обходиться один без другого решительно не могли. И хотя и черты лица, и рост, и телосложение у них были совершенно различные, но они чем-то неуловимым очень походили друг на друга.

Существенная разница между ними заключалась в том, что Петр Петрович был заика, а Петр нет.

В спокойном разговоре это заикание проходило почти незаметно. Правда, чтобы не заикаться Петр Петрович говорил обычно как бы с размаху. Встретишь его, поздороваешься, а он сначала свистнет, щелкнет пальцами и тогда уже отвечает:

– А!. Здравствуйте!

Но когда Петр Петрович сердился – он краснел, лицо его и даже затылок, видимый сквозь не очень густые седые во/юсы, наливались кровью, голова закидывалась и, кроме бесконечного а… а… а, ничего произнести не мог.

Так бывало всегда, когда Петр Петрович ловил кого-либо за попытку скрыть сибирку (сибирскую язву) или еще за какое-либо другое художество.

В отношении к своему делу Петр Петрович был совершенно фанатичен, никаких послаблений ни для кого не делал, а попытки как-то его «подмазать» были опасны для жизни пытающегося.

Так вот, когда к Петру Петровичу доставляли человека, серьезно нарушившего правила ветнадзора, он впадал в такую ярость, так заикался, что даже ругаться не мог. Только какое-то попискивание вылетало из его широко открытого рта.