Тройное Дно
Шрифт:
…Жил Осинцев один, в новом доме на Краснофлотской улице, в двухкомнатной квартире, как и подобает бармену. Не изменилось ничего. Дел на сегодня у Зверева больше никаких не было. Они начнутся завтра, когда друг его бармен выполнит поручение.
— Нельзя ли, Лева, у тебя переночевать?
— Ну дела. Мастера сыска прячутся на сомнительных хатах.
— Я, если бы сомневался, не прятался бы. Не хочешь — не пускай.
— Да нет, отчего же? Душевная смута или производственная необходимость?
— Прямая угроза жизни. Меня сняли
— А то! Занимай любую комнату.
— Ты чего, развелся со своей звездой пленительного счастья?
— Формально нет. А вообще-то ты мне интимные отношения сегодня разрушил. Ну да ладно. Перетерплю. Сначала о делах или за встречу?
— За встречу. А дело мелкое. Поедешь завтра в город, на материк, найдешь одного человека. Ты его знаешь.
— Кто это?
— Помнишь, как тебя брали?
— Тот, который мне наручники надевал в подсобке?
— Он самый. Меня подставили. Но это не безнадежно. Позвонишь ему на работу, скажешь, есть дело. Я тебе утром скажу какое, так, чтобы и он заинтересовался, и не догадался никто, что это я выхожу на него. Есть там один глухарь. Скажешь: обязательно нужно встретиться. Передашь ему клочок бумаги от меня. Не дай Бог, обмолвишься. Там все сейчас на просушке. Не проколись. Передашь клочок, и все. Свободен. Потом звони сюда. Я выйду и захлопну дверь. По гроб не забуду твоей доброты.
— Чего выходить-то?
— А нечего мне ночевать в одной квартире два раза подряд.
— Это так серьезно?
— Я тебе потом расскажу, что серьезно, а что нет. Что я, дурака, что ли, валяю тут?
— Ладно. Заметано. Мартини пробовал когда?
— Нет.
— И не пробуй.
— Сухого вина бы. Настоящего, грузинского.
— Не знаю, какое оно настоящее, но пить можно и нужно. «Хванчкара» называется. Для дамы сердца берег.
— Лева, скажи, только честно, сколько у тебя выходит за стойкой?
— Ну, представь, сколько было при большевиках. Теперь раза в полтора уменьши. Обнищание населения налицо.
— Только икру не доставай, я тебя очень прошу.
— Какая же икра под вино?
— Красная. Мясо есть у тебя?
— Холодное. В бульоне болтается. Подогреть?
— Нет. Давай холодное…
…Осинцев исполнил все в точности, и в четырнадцать часов Зверев слушал его доклад. Звонил он из будки отдельно стоящего телефона-автомата, оглядевшись как следует.
Зверев тут же покинул Кронштадт, на «Черной речке» спустился в метро, на «Горьковской» вышел.
Двор, где можно было провериться, находился на Каменноостровском. Куренной показался вовремя, напряженный, собранный, готовый ко всему.
— Гражданин следователь, — окликнул его Зверев вполголоса. Через двадцать секунд они стояли в подъезде, на втором этаже, контролируя двор. Зверев рисковал, выходя на Куренного. Риск оправдался. Его не сдал бывший товарищ по службе, что случалось теперь редко. Но даже самое незначительное событие, случайное казалось бы слово, сказанное далеко отсюда, могло иметь для Зверева значение решающее.
— Ты аккуратно застилай. Чего бросил? К тебе как к человеку. Это тебе не гостиница в «Соломинке».
— Там город был. Встал да ушел.
— Куда, дурилка картонная?
— Хочешь — туда, хочешь — сюда, — проворчал бомж Хасавюрт, все же разглаживая простыню, выравнивая одеяло.
— Ты в армии служил когда? — не отставал от Хасавюрта Кондачок, второй жилец домика номер два, в который поселили Ефимова.
Свежая краска, двойные стекла, три койки и никакие не тумбочки, а бельевой шкаф, стол, полка с антресолями.
Домик состоит из комнаты, предбанника и отсека с душем, унитазом, раковиной. Бомжи первым делом слоняются по «квартире», крутят вентили, хлопают дверками. Потом принимают душ с дороги. Наконец, всех зовут в столовую. Входят с опаской. Всего въехало сюда пятнадцать человек. Все мужики. В вагончике-столовой, в каких живут монтажники, длинный стол, на нем хлеб, горчица, столовые приборы.
Бомжи получают тарелки с супом, первым делом ложкой пытаются отхлебать жижицу и вдруг обнаруживают в тарелках мясо…
Всю ночь в домиках шум, никто не верит, что все это просто так. Опять реанимируется версия изымания внутренних органов на продажу. Взяли не самых забубенных, тех, кто еще ходит, двигается, пытается соображать. Остальные пьют бульон в городских ночлежках, валяются на чердаках, давятся «красной шапочкой».
Утром всех приглашают на плац. Там скамейки, мачта для флага, урна для окурков. Дальше — совершеннейшая фантастика. Появляется начальник. В нем многие узнают своего бывшего товарища по несчастью, Гегемона. Прозвали его так за пристрастие к фабричной риторике, ненависти к новым хозяевам страны, чтению газеты «Завтра». Вот где собака зарыта, соображают бомжи. Красные открыли лагеря. Откормят нас и дадут бутылки с бензином. Пошлют под танки. Значит, скоро заварушка. Однако Гегемон говорит и вовсе непонятные вещи. Про то, что соляр нынче дорог, а электроэнергия, если ею распорядиться мудро, терпима. Тем более для такого потребителя, как «Трансформер». До линии электропередачи здесь всего километра три. Можно успеть до холодов и спокойно зажить, как никому и не снилось. Тогда не будет шума дизель-генератора. Тогда можно смотреть в будущее и думать о расширении поселка. Электричество есть и сейчас, по временной нитке, но там совсем мало киловатт. Есть договор с вышестоящими организациями. Завтра приедет мастер по прокладке линии ЛЭП, столбы уже завезли, и траверсы, и кабель ждем.
— Это что же, трудовые лагеря? — наконец не выдерживают бомжи. — «Беломорканал»? Ты что, Гегемон, продался эксплуататорам?
Гегемон объясняет, что никому он не продавался, что «Трансформер» заключил договор с районом на поставку торфяных брикетов, торф здесь в войну добывали, а платить будут по-честному, по расценкам, и если не лениться, можно в месяц получать миллиона полтора-два.
— Сколько? — не унимаются бомжи.
— Сколько слышали. У нас льготное налогообложение. Все, что ни заработаем, идет в общий котел. Администрация получает зарплату, и не более того. Можете верить, можете нет.