Трубадура
Шрифт:
Тура на работе на хорошем счету. К двадцати семи годам она поняла, что для всяческих манипуляцией с женским лицом и телом у нее руки вот прямо точно из того места, которое надо, растут. И любыми новыми техниками и аппаратурой она овладевала мгновенно и безошибочно. Только вот выливалось это в то, что работы становилось всё больше. В деньгах это тоже, конечно, выражалось, хотя и не в той мере, в какой Тура считала справедливой. Но тут уж если работаешь не на себя, а на дядю, а в ее случае на тётю – терпи. Она мечтала о своём деле, набиралась опыта и знаний. Только вот мечты эти, скорее всего, так
До дома, с учётом очередной душеспасительной беседы с хозяйкой салона о необходимости усердного труда на ее, хозяйкино, благо, Тура добралась уже к восьми. Вот и парадная родная. Тут с Турой поравнялся упитанный молодой человек с уже тронувшими лоб залысинами. Вид он имел страшно довольный и даже, кажется, насвистывал. Было что-то в его внешности, показавшееся Туре смутно знакомым. Она даже остановилась, не дойдя метра три до парадной. А он прошёл мимо. Почти. Но за спиной Тура услышала, как шаги замерли. И обернулась.
Они сообразили одновременно. И воскликнули тоже одновременно.
– Трубадура!
– Боцман!
Спустя секунду одноклассники уже обнимались. Потом, спустя еще секунд десять, смущённо отстранились и теперь смотрели друг на друга, устыдившись своего порыва.
– Ты… похудел.
– И полысел, говори уж сразу, – хохотнул Яшка Больцман. – А вот ты вообще не изменилась. Ни чуточки. Странно, что я тебя сразу не узнал.
Они стояли у дома Туры, радовались встрече и вспоминали.
С первого и до последнего класса эти двое считались белыми воронами.
Маленькая худенькая Тура стала объектом насмешек с первых дней. Необычный цвет волос, еще более странная речь – она к семи годами всё еще говорила тихо, невнятно, неуверенно и с акцентом. Имя странное. Когда всех детей просили назвать имя, она встала, едва видимая из-за парты, и пробубнила себе под нос: «Тура Дурова». Прозвище Трубадура тут же прилипло к ней. Иногда его сокращали до просто Дуры.
Яшку Больцмана, круглого отличника, игравшего на фортепиано и домбре, до седьмого класса водила в школу бабушка. Он был тоже классическим кандидатом в парии. Подружились они только в четвёртом классе, но сохранили свою дружбу до конца школы. А потом Яшка поступил в Университет точной механики и оптики, но через два года по обмену уехал в Калифорнийский университет, и пути их разошлись.
Сейчас перед Турой стоял совершенно другой человек. Не тот Яшка Больцман по прозвищу Боцман, которого она знала в школе. Он больше не был круглым, скорее, слегка перекачанным, а не упитанным, как ей показалось вначале. Высокий лоб, переходящий в начинающуюся раннюю лысину, его не портил. Живые глаза, улыбка и общий вид крайне уверенного в себе и довольного жизнью человека.
– Яша, ты какими судьбами тут?
– Бабушка умерла. Приехал вопрос с квартирой решать.
– Мои соболезнования. А родители?
– Они давно в Израиле, – пожал плечами Больцман. – Не, они на похороны приехали. Но уже обратно свалили. Бабку сколько раз с собой звали, – Яша вздохнул. – Но она наотрез, в глухую несознанку. А теперь вот… Квартиру мне завещала, я и расхлёбываю.
Тура не сводила со школьного друга глаз. Ну надо же – Яшка. Яшка, но совсем другой.
– Ты сейчас там же… на втором этаже?
– Да ну тебя! – Яшка только что руками не замахал. – Там ужас что творится! Там жить невозможно. Я на Английском квартиру снимаю. А эту, бабушкину, надо сначала в порядок привести, ремонт хотя бы косметический. А потом уж продавать. Да еще кошки эти! – Он закатил глаза. – Слушай, Тура, тебе кошка не нужна? Рыжая есть, и полосатая, и какая-то белая, но она со сломанным хвостом…
Тура рассмеялась.
– Нет, спасибо, мне и без кошки проблем хватает.
– Дед? – понимающе кивнул Больцман. – Жив еще, курилка?
– Жив, – кивнула Тура. – И надеюсь, еще поживёт. Знаешь, не готова я морально к похоронам и… Ой, извини!
– Да нормально всё, – махнул рукой Яша. – Дело житейское.
– Ты с родителями живёшь? – Ей на самом деле было интересно. И усталость вдруг спряталась, и мелкий дождик вперемешку с лёгким ранним снежком не мешал.
– Я в Канаде сейчас живу, – с лёгким оттенком самодовольства сообщил Яков. – А до этого в Штатах работал.
– Тебя так надолго отпустили с работы?
Больцман говорил о каких-то свершено удивительных для нее вещах. И было правда любопытно ужасно.
– А я, знаешь, решил на родине пожить, – усмехнулся Яша. – Уже и работу нашёл. И по деньгам нормально, без потерь. Одноклассников этих ваших буду админить. Потусуюсь тут полгода-год – как дела с наследством решу. А там видно будет.
Туре оставалось только уважительно кивнуть. Видели бы сейчас Яшу Боцмана те, кто над ним смеялись в школе. Тура была уверена, что никто из них не добился того, что имел сейчас Яша – высокооплачиваемую работу, которая позволяла ему легко перемещаться между странами и жить там, где удобно.
– Ты с кем-то из наших общалась? – Яшка словно угадал ее мысли.
Тура отрицательно покачала головой.
– Как на личном фронте? – поинтересовался Больцман.
– Отступаю и несу потери, – сказала она грустно.
– Тура… – А взгляд у него тот же. Жалостливый взгляд Яши Больцмана, который в школе гладил ее по голове и рассказывал, как побьет ее обидчиков.
– Ай, ерунда, – отмахнулась она. – Знаешь любимую присказку лаборантов: «Всё дерьмо кроме мочи. А у некоторых и моча – дерьмо».
Яшка слегка смущённо хохотнул, а она продолжила:
– А у тебя как на этом фронте?
Следующие пять минут Туре на экране навороченного смартфона демонстрировали фото подружек бывшего ботана и толстячка Яшки Больцмана. Судя по фото, Яша питал страсть к брюнеткам с пышными формами и пухлыми губами. Девушек было примерно шесть или семь, и, судя по комментариям Яшки, они скрашивали его одиночество на протяжении последних лет пяти. Кажется, последовательно. А может быть, и параллельно.