Тря дня без Христа

Иванов Андрей

Марк оседлал лошадь и поскакал прочь.

Дворец Пилата.

Пилат в своих покоях на кресле за столом. На столе стоит шахматная доска, фигуры. Напротив в кресле сидит Прокула – молодая жена Префекта. Они играют в шахматы.

Пилат: День закончился. Чему он научил нас, Прокула?

Прокула: Сегодняшний день мало чему научил, но очень многое показал.

Они молча сделали несколько ходов.

Прокула: Например, сегодня выяснилось, что ты несносный

муж, а кроме того, либо плохой политик, либо плохой юрист. Выбирай, что тебе больше нравится.

Пилат: Ну, мужем-то я всегда был несносным. Полагаю, что сегодня я в очередной раз ослушался тебя, ведь ты просила меня отпустить этого Иисуса из Назарета, я этого так и не сделал. В тебе говорит обида. И это понятно.

Она медленно кивнула, улыбаясь ему.

Пилат: Хороший ли я политик? По-моему на этот вопрос обычно отвечают потомки, нет? Но почему я еще и перестал вдруг быть хорошим юристом?

Они снова молча сделали несколько ходов.

Прокула: Я знаю – ты хотел отпустить этого человека и решил поскорее покончить с этим. Ты рассудил как политик и вывел людям отъявленного убийцу и невиновного безумца, спросив у толпы, кого из них выпустить. Ты до сих пор веришь в предсказуемость толпы? Хитрый политический ход не удался – народ закричал не то, что ты ожидал. Но как юрист ты уже поставил на весы двоих людей, тем самым уравняв их, чтобы помиловать одного из них, то есть фактически признал вину и того, и другого. Какой юрист поступил бы так?

Пилат сходил. Прокула ненадолго задумалась над ходом. Тоже сходила и продолжала.

Прокула: Потом, проиграв политическую игру, ты решил все же сыграть в юриста и спросил, какого же наказания заслуживает Иисус из Назарета. Народ закричал: "Распни", и ты снова поступил как политик. Ты решил избить Его плетьми до полусмерти, унизить и опозорить Его, чтобы усладить ревущую толпу, но потом – и это твои слова – ты велишь Его отпустить. Так и сделал бы последовательный политик. И это был бы сильный политик. Ты измочалил невиновного человека, а народ все еще кричал: "Распни". Юрист знает, что никто не может нести наказание дважды за одно и то же деяние, а политик знает, что во всякой непонятной ситуации лучше отступить и переждать. Но ты просто отступил, передав Его в руки первосвященников. Человека, которого ты признал невиновным, уравнял с убийцей, наказал и снова отдал на суд. Вот и вся партия. Решив отыграть политическое фиаско ты приказал прибить к Его кресту странную табличку с надписью "Царь Иудейский", чтоб хоть как-то умаслить тех, кто верил в этого пророка. Интересно, Ирод уже знает об этой табличке? Что он думает об этом? Это что, намек на то, что в твоей власти самостоятельно назначать иудеям царя? Или скрытая угроза Ироду? К чему эта детская ненужная выходка?

Пилат уже и не знал ответа. Днем все казалось куда логичнее.

Прокула: Что же из всего этого получилось? Убийца выпущен тобой на свободу и, наверняка, еще натворит дел, местный пророк казнен по прихоти местного священника с твоего согласия, настроение любимой супруги испорчено, если уж ее маленькую просьбу влиятельнейший супруг не пожелал исполнить. Кому сегодня ты сделал добро, префект? Кем запомнит тебя история по итогам одного сегодняшнего дня? Плохим юристом или плохим правителем, не справившимся с бестолковой толпой аборигенов?

Пилат слушал внимательно. Прокула пристально посмотрела ему в глаза. Она была красавицей. Она была вдвое моложе его. Он обожал ее и временами боялся – другой такой женщины он не встречал никогда. Если вдруг она решит его разлюбить, он бы сразу почувствовал это и не позволил бы ей жить, а, может, сам покончил бы с собой. Она знала

это, но при этом абсолютно не боялась его. Странная женщина.

Пилат: Да, день вышел паршивый. Что-то я давно не припомню такого неудачного дня. Но ты уверена, что история вообще узнает об этом дне?

Прокула: История очень коварна, дорогой. Она стирает из памяти великие триумфы людей, чтобы оставить после них один неудачный день. Может быть, история будет помнить тебя как талантливого полководца, римского всадника, может, вспомнят твои великолепные судебные процессы здесь, в Иудее и те мудрейшие решения, которые ты принимал, будучи префектом. Может, тебя переведут, наконец, в Рим, и твоя карьера там навсегда вычеркнет из памяти наше пребывание в этой душной пустыне. Может быть, завтра будет мятеж, и бунтари убьют нас всех. Убьют так жестоко, что этим мы и войдем в историю. Что скажешь?

Пилат: Ты права, каждый день может быть последним. По крайней мере, здесь. Хотелось бы верить. И хотелось бы, чтобы последний день не был таким нелепым, как сегодня.

Он улыбнулся жене.

Пилат: Пускай историки после придумывают мне эпитеты и решают, в какой роли я был хуже. История – это всего лишь точка зрения.

Прокула: Тогда будем надеяться, что историки будут любить тебя так же сильно, как я…

Голгофа.

Истерзанное тело Иисуса из Назарета сняли с креста. Крест вытащили из ямы. Центурион все еще был на Голгофе в стороне от всех на почтительном расстоянии, чтобы не мешать горю людей. Магдалина целовала Его лицо, пытаясь осторожно вытащить щипцами терновые шипы, глубоко впившиеся в голову. Иоанн отмывал руки Христа от крови, Иосиф Аримофейский старался отмыть ноги, а Мария-мать не могла даже прикоснуться к Его телу. Она стояла на коленях возле сына и громко рыдала. Никодим стеснялся подойти. Он собрал в привезенное ведерко все гвозди, вытащил из воза несколько сосудов и поднес их к телу. Мария Клеопова разрывала на куски новую материю для омывания, потому что тряпки быстро пропитывались кровью. Она раздавала всем новые куски. Иосиф в это время встал, она заняла его место и начала оттирать ноги покойного. Иосиф посмотрел на Никодима, на привезенные сосуды с миртом и благовониями для погребения – два нагруженных воза. Иосиф подошел к Никодиму.

Иосиф (тихо, обращаясь только к Никодиму): Откуда ты взял такое количество масла и благовоний? Это целое состояние. Даже очень состоятельных людей омывают скромнее.

Никодим был старым человеком. Он не был богачом. Иосиф внимательно разглядывал его, задавая ему этот вопрос. Иосиф из Аримофеи и Никодим раньше не знали друг друга лично. У них были разные жизни: Иосиф Аримофейский был уважаемым и очень умным человеком, членом городского совета, умеющим решать любые вопросы и выпутываться из любых ситуаций. Он не мог быть учеником Христа хотя бы потому, что на это у него не хватило бы времени. Никодим был небогатым горожанином, очень честным и любознательным. Он слышал учение Христа, несколько раз говорил с ним наедине. В его жизни было много несправедливостей и горя, но он старался верить в добро и быть лучше и добрее, чем заставляла его жизнь. Никодим видел зверства римских префектов и их неуправляемых солдат, он видел безумства Ирода Великого, который 30 лет назад повсюду убивал младенцев мужского пола, он видел, что его сынок Ирод Антипа сделал с Иоанном, который крестил иудеев в воде и предсказывал скорый приход Спасителя. Никодим видел многое. Густая седая растительность скрывала черты его лица. Иосиф смотрел в глаза Никодима – они были полны слез. Ничего нет больнее для человеческого сердца слез старика. Никодим старался говорить тихо и ровно, не выдавая эмоций.