Туда, где седой монгол
Шрифт:
Он долго заучивал всю тираду и произнёс её на одном выдохе. После чего облегчённо вздохнул и прибавил:
– Скажите же, ребята?
– Он отлично стреляет, – подтвердил Отхон. – Не так хорошо, как дед Терек… дед Терек надрал бы ему шею семью розгами, если бы услышал про то, что его руки рассохлись, как срезанный вишнёвый прут… ох и голосил бы ты тогда, дружок…
Звук удара. Невнятная возня и недовольный шёпот примятой травы. Керме закричала:
– Прекратите! Я докажу вам, что мой жених стреляет куда лучше вас. У него есть свой лук, из камня, из а тетива из ковыля, и колосья ковыля привязаны к нижнему его плечу.
Возня прекратилась, и Нугай насмешливо сказал:
– Кто же делает тетиву из ковыля?
– А лук из камня? – вставил Отхон. – Такое даже придумать – не сразу придумаешь.
– Вот поэтому я ничего и не придумала, – сказала Керме. – Я же глупенькая. Мне все так говорят. Я слепой тушкан, и поэтому глупенькая. Как я могла что-то придумать?
– Да, и правда, – с сомнением сказал Нугай. Было слышно, как он поскрёб затылок между косами. – Тогда что же получается, ты правду нам говоришь?
– Идёмте, покажу.
На этой стоянке они встретили уже десяток пробуждений. Чтобы не заблудиться во времени, Керме брала иглу и ставила узелки на клочке войлока, который постоянно таскала с собой, за пояском. Узелки ставятся в столбик, если аил стоит на месте. Если шатры сложены и мир превращается в череду бесконечных покачиваний, грохотания колёс, Керме ставила отдельный узелок рядом и последующие ставила уже в ряд, до тех пор, пока мир, как пшено в кувшине, который хорошенько встряхнули, не становился на своё место и шатры снова прочно не врастали в землю. Тогда она начинала новый столбик.
Это помогало ей не потеряться в бесконечно пустом пространстве. Керме говорила себе: мы в дороге, всё хорошо. Вон тянет песню бабка, скрипит иголка, ныряя в чей-то халат, и прореха в нём становится всё хуже. Вон с весёлым гомоном отмечают путь каравана стрижи. Сминала в кулачках свой войлочный платок, и ждала нового утра, чтобы поставить очередной узелок. И мир переставал молотить копытами по воздуху, и худо-бедно опускался на четыре ноги, фыркая и прядая ушами.
Это стойбище отличалась от других. Встали они лагерем возле большого бугра, на который карабкались, поддерживая друг друга крючковатыми руками, кусты малины. Как жеребёнок, что припал к соску кобылицы влажными губами, дымом от печей окружил всхолмие аил.
Керме нашла это странное место, когда пошла искать отару. Что-то заставило её повернуть сюда, ободрать ступни о колючие кусты, которыми побрезговали бы даже верблюды. На острогу интереса насадил её тонкий голосок, словно звавший именно её: «Кермее-е, Керме-е-е…» Лишь подойдя вплотную, она поняла, что это вой ветра, утекающего в небольшой овраг и трущегося боками о голые камни, гладкие, словно голышки на дне ручья. «Земляная кость», – назвала её про себя девочка.
С минуту она колебалась, вслушиваясь в зов, а потом решилась и, раздвигая ветки, двинулась дальше.
«Конечно, он зовёт меня, – подумала она с нежностью, и немного со страхом. – Я же его невеста».
Сейчас она нашаривала ступнями свои следы, которые травяной покров за четыре дня запомнил и вплёл в рисунок рядом с вялыми цветами желтоцвета и кашки. Отхон позади ойкнул – укололся о малиновый куст. У Керме все руки были в подживающих уколах.
Наконец вышли на свободное место. Ветер здесь завывал и швырялся мелкими камушками и комками земли.
Нугай протянул:
– Во дела…
– Это выбрался наружу огромный крот, – авторитетно сказал Отхон.
Керме чувствовала лопатками, как начинают цепляться друг за друга, заслышав этот звук, мальчишки. Всё-таки они боялись. Её накрыла странная радость: они боятся её жениха, сильного и свирепого ветра!..
– Давай стрелу, – сказала Керме.
Нугай развязал тесёмки на своём колчане, и девочка ощутила между пальцами гладкое древко. Отец Нугая не пожалел времени, чтобы сделать сыну колчан стрел, правда, всего лишь учебных. Наконечник был туго обёрнут тряпицей, в которую для весу вложен круглый камешек.
Цепляясь за дёрн и камни, девочка спустилась вниз, и ветер осторожно взял у неё из рук стрелу. Сдвинул на затылок шапку – Керме готова была ответить перед Тенгри, что слышала подобающие звуки, – загудела тетива, и сверху, где остались мальчишки, раздался дружный вздох.
– Далеко? – спросила Керме.
Камни у основания оврага на самом деле густо поросли ковылём, и Керме была уверена, что свою волшебную тетиву он сплёл из него.
– Где она, – шепчутся ребята, не обращая на неё внимания. – Где она? Ты видел?
– Ну что там?
Керме опустилась на четвереньки, и стала выбираться из овражьего зева, похожего на раззявленную змеиную пасть.
– Он сломал стрелу и швырнул её на камни, – сказал Отхон.
– Твой ветер совсем не умеет пользоваться луком! – в нос сказал Нугай. Когда он сердился, ноздри его, казалось Керме, извергают целые облака горячего воздуха. – Кто его только учил?
– Он учился у лучших племён по всей степи, – произнесла Керме и впервые в жизни заметила в своём голосе нотки надменности. Но она понимала, что это её триумф. – Он не хочет стрелять напоказ, перед сопливыми юнцами и к тому же чужой стрелой. Его стрелы – это птицы и стрекозы, да такие быстрые, что ты едва успеешь услышать трепетание их крылышек.
Мальчишкам нечего было возразить. Свою речь она не репетировала и никогда не проговаривала про себя, но та звучала убедительней, чем слова Нугая.
– Ну, ты рассказывать, – наконец, неловко сказал Отхон.
А Нугай протянул нарочито беззаботно:
– Точно. Ну, мы пойдём. Оставайся тут со своим воображаемым другом. Сказать тебе, что он состоит из двух каменных стенок и мха на самом дне?.. Идём, Отхон.
Керме осталась побыть наедине с ветром и покормить его с руки малиновыми листочками. Никто не смел отнять у неё первую в жизни значительную победу.