Тугая струна
Шрифт:
Теперь уже это был вопль на грани отчаяния, потому что кому же не хочется быть звездой, что бы он там ни говорил. Неужели вот сейчас он возьмет и выдернет из-под нее этот почти обозначившийся волшебный ковер-самолет, готовый вознести ее из ее скучной жизни в его мир?
Быстрый взгляд по сторонам — убедиться, что никто их не слышит, — потом голос стал одновременно мягким и настойчивым.
— Новый проект, над которым мы сейчас работаем. Ты — именно то, что мы ищем. Ты была бы в нем просто великолепна. Как только я тебя разглядел, сразу же понял, что ты — это то, что надо. — Улыбка сожаления. — Сейчас, по крайней мере, я буду держать тебя в голове, когда мы станем разговаривать
Он умолк, не докончив, влажные глаза смотрели потерянно, как у щенка, брошенного в конуре после летнего отдыха.
— А не могла бы я… То есть… ну… — в лице Донны вспыхнула надежда, потом удивление собственной смелостью, потом разочарование, когда она замолчала, так больше ничего и не сказав.
В его улыбке появилась снисходительность. Взрослый увидел бы в этом выражение превосходства, но она была еще слишком юной, чтобы почувствовать, когда к ней относятся свысока.
— Вряд ли. Это значило бы идти на большой риск. Такой проект, да еще на начальной стадии… Кто-нибудь прослышит — и все, немедленная катастрофа. А у тебя ведь нет профессионального опыта, так?
Искушающее видение того, каким могло бы стать ее будущее, пробудило клокочущий вулкан надежды, слова понеслись, обгоняя друг друга и сшибаясь, как камни в потоке лавы. Призы за караоке в молодежном клубе, классно танцует — все подтвердят, роль кормилицы в школьной постановке «Ромео и Джульетты». А он думал, что учителя достаточно умны, чтобы не мутить воду и без того бурных юношеских желаний такими пьесами, но он ошибался. Они никогда ничему не учатся, учителя. Так же, как и их подопечные. Дети могут запомнить причины Первой мировой войны, но они не в состоянии понять, что существующие правила и есть реальность. Пусть хоть черт, но знакомый. Не брать сладостей у посторонних.
Похоже, такие предостережения никогда не тревожили барабанных перепонок Донны Дойл, если судить по ее лихорадочному нетерпению. Он усмехнулся и сказал:
— Хорошо! Уговорила! — Он опустил голову и поймал ее взгляд. Теперь его голос звучал заговорщически. — Но ты умеешь хранить секреты?
Она кивнула с таким видом, как будто от этого зависела ее жизнь. Знать, что это так и есть, она не могла.
— Да, конечно, — сказала Донна, синие глаза сверкали, губки приоткрылись, между ними мелькал маленький розовый язычок. Он знал, что у нее пересохло во рту. Он также знал о наличии у нее и других отверстий, где происходило противоположное.
Он смерил ее задумчивым, оценивающим взглядом, явно взвешивая риск, и она встретила этот взгляд с опаской и желанием, мешавшимися в ней, как мешаются вода и виски.
— Я вот думаю, — еле слышно сказал, почти выдохнул он, — могли бы мы встретиться завтра утром? Скажем, в девять?
Тень сомнения на лице, потом ее взгляд прояснился, в глазах появилась решимость.
— Да, — сказала она, школа отброшена в сторону как несущественная помеха. — Да, хорошо. Где?
— Знаешь отель «Плаза»? — Теперь ему нужно было торопиться. Люди начали понемногу придвигаться к ним, сгорая от нетерпения заручиться его поддержкой в тех или иных делах.
Она кивнула.
— Там есть подземный гараж. Заходишь в него со стороны Бимиш-стрит. Я буду ждать тебя там на втором уровне. И никому ни слова, поняла? Ни маме, ни папе, ни лучшей подруге, ни своей собаке. — Она хихикнула. — Сможешь это сделать?
Он посмотрел на нее тем дружеским взглядом профессионального телеведущего, который убеждает недалеких, что телекомментатор от них без ума.
— На втором уровне? В девять? — уточнила Донна, твердо вознамерившись не упускать
— И никому ни слова, обещаешь?
— Обещаю, — торжественно сказала она. — Умереть мне на этом месте!
Часть первая
~~~
Тони Хилл лежал в постели и смотрел на длинную полоску облака, скользившего по небу цвета утиных яиц. Если что-то и убедило его купить этот тесный домишко, зажатый между точно такими же, так это спальня с ее странными углами и двумя отверстиями в потолке, чтобы ему было на что смотреть во время бессонницы. Новый дом, новый город, новое начало — но забыться на восемь часов кряду было трудно.
И не удивительно, что ему не спалось. Сегодня был первый день последнего отрезка его жизни, напомнил он себе с кривой усмешкой, смявшей кожу вокруг глубоко посаженных голубых глаз в сеточке морщин, которые даже самый большой его доброжелатель не смог бы назвать «следами улыбок». Для этого он до сих пор слишком мало улыбался. А выбрав убийство делом своей жизни, заведомо знал, что и впредь много улыбаться ему не придется.
Работа, конечно же, всегда самое лучшее оправдание. Уже два года, как он денно и нощно трудился на министерство внутренних дел, пытаясь понять, возможно и стоит ли создавать особое подразделение из специально обученных психологов, оперативную команду, члены которой подключались бы в сложных случаях и, работая со следственной бригадой, повышали бы качество и скорость расследования. Это было дело, потребовавшее он него всех навыков врача и дипломата, полученных за годы работы психологом в тюремных психиатрических клиниках.
Он не должен был все свое время проводить в больничных палатах, но его подстерегали здесь другие опасности. Например, опасность соскучиться. Устав от постоянного сидения за письменным столом и участия в заседаниях, он не устоял перед искушением и дал себя отвлечь от начатой работы, соблазнившись заманчивым предложением и ввязавшись в дело, которое даже на первый взгляд казалось чем-то из ряда вон выходящим. Но и в самых страшных ночных кошмарах он не мог представить себе, насколько. Насколько из ряда вон выходящим и насколько деструктивным.
На мгновение он зажмурился, отгоняя воспоминания, которые неотвязно подстерегали его где-то на краю сознания, ожидая, когда он ослабит контроль и впустит их. Это была вторая причина, почему он плохо спал. Мысль о том, что может принести ему сон, не радовала и мешала дать волю подсознанию.
Облако уплыло прочь, словно рыба, еле шевелящая плавниками. Тони выбрался из постели и зашлепал вниз по лестнице в кухню. Он налил воды в нижнее отделение кофеварки, засыпал в среднее темную пахучую смесь из холодильника, закрутил пустое верхнее и поставил кофеварку на огонь. Он думал о Кэрол Джордан, мысли о которой нередко посещали его за варкой кофе. Она подарила ему эту тяжелую алюминиевую итальянскую посудину, когда он вернулся из больницы, после того как дело было закончено. «Вряд ли в ближайшее время ты будешь часто ходить в кафе, — сказала она. — А так ты по крайней мере сможешь сварить дома приличный эспрессо».