Туман войны

Колентьев Алексей Сергеевич

— Ты прав, Ник. Нам нужны твоя репутация и мозги. Идиотов в коридорах власти не убавляется, а цена ошибки в таком деле, как наше, исчисляется отнюдь не деньгами. Мы не можем себе позволить роскошь совершать промахи, способные привести к потере влияния. Сам знаешь, если у тебя есть рычаг давления — никакие деньги не спасут твоих врагов и конкурентов. А влияния можно достигнуть старым добрым способом: приставить к виску противника пистолет со взведенным курком. Чаще всего это лишь метафора, но иногда… — Мак-Кинли прищурился, — иногда действительно нужно кого-нибудь для острастки пристрелить, чтобы другие были более сговорчивы.

Промышленник замолчал, в зале повисла гулкая тишина, прерываемая лишь слабым завыванием сквозняка, гулявшего по старому, выстроенному в колониальном стиле дому.

— Я

уже давно не держал в руках винтовку, Мак.

Фраза вырвалась у сенатора машинально и прозвучала скорее неловко, нежели смешно. Однако многие за столом едва заметно улыбнулись, обстановка слегка разрядилась, хотя напряжение не исчезло окончательно. Только теперь до сенатора стал доходить масштаб этих людей. Отшутившись, Барнет постарался скрыть озноб, пробравший его до самых костей. В Корее он боялся только призраков, появлявшихся всякий раз, когда он напивался в офицерском баре. Дохлые «косоглазые», которых он стрелял и жег, стояли рядами перед внутренним взором молодого офицера и смотрели на него пустыми провалами глазниц, выклеванных падальщиками или вышибленных взрывной волной. На их объеденных крысами и собаками лицах беззвучно шевелились губы, а синие распухшие языки, еле ворочаясь, шептали проклятья. Барнет смеялся и плевал им в рожи, но вот сейчас понял, что Дьявол существует во плоти и действительно многолик, как о том рассказывал преподобный отец Муни в своих проповедях, которые Николас помнил с детства почти наизусть. Однако страх оказаться лишенным той власти, что предлагал ему Лукавый, пересилил острое желание отказаться и уйти, пусть даже после этого его ожидает неминуемая отставка; Мак-Кинли наверняка подстраховался на случай отказа.

В фельетонах и плохих книгах политиков изображают некими бездушными монстрами, порочными и лживыми существами. Но так может говорить и думать только тот, кто ни разу в жизни не ощущал эманации реальной, большой власти. Словно мутный, дурманящий поток, эта сила охватывает человека, заново переписывая всю его сущность. Только очень сильные личности способны дышать отравленным воздухом коридоров, где могущество словно бы витает в воздухе. Но и они со временем ломаются, становясь рабами силы, кто раньше, а кто немного погодя. Барнет держался очень долго, но предложенное ему было под стать искушению, которому некогда подвергался лишь один человек, да и тот был сыном Бога. Прежний прямолинейный и удачливый сенатор исчез бесследно, власть раздавила его, превратив в марионетку, послушную воле Десяти, сидевших за столом. Тот, кто раньше был сенатором Николасом Барнетом, поднял глаза на замершего в ожидании ответа Мак-Кинли, затем перевел опустевший взор на ожидающее его ответа собрание и произнес:

— Реальная власть — это то, к чему я шел всю жизнь. Дайте мне ее, и я не подведу вас, господа… и дамы, — он коротко кивнул госпоже Витт, которая безразлично скользнула по нему взглядом и снова уткнулась в какие-то разложенные перед ней бумаги.

За столом стало тихо, эхо последней фразы, произнесенной Барнетом громким, балансирующим на грани срыва голосом, гуляло под сводами зала и наконец умерло где-то высоко в темноте. Большая хрустальная люстра оставалась темной, в библиотеке горели лишь светильники, упрятанные в стенах среди книжных стеллажей.

Толстяк неожиданно легко поднял свою тушу из-за стола и сказал мягким баритоном, похожим на голос доброго дядюшки из водевиля:

— Вы не пожалеете, Николас. — Толстяк оказался американцем, говор выдавал жителя Нью-Орлеана. — Я Малькольм Дюпуи, возглавляю банковский конгломерат «Consulting & Investments group». Моя роль здесь чисто номинальная — нечто вроде государственного секретаря. Мисс Витт отвечает у нас за связи с представителями силовых ведомств стран Североатлантического блока. А ваш рекомендатель, мистер Мак-Кинли, — наш почетный президент.

— И какова же будет моя роль, господин Дюпуи? — Волнение, нагнанное приливом адреналина, схлынуло, сенатор неожиданно почувствовал себя лучше, все происходящее ничем ему лично не угрожало. Барнет успокоился. — Думаю, все должности уже давно распределены.

Дюпуи усмехнулся, его сходство с английским премьер-министром стало еще более явственно. Раскурив трубку, отчего поморщилась

госпожа Витт, он мотнул головой:

— Вы будете нашим публичным лицом, сенатор, проводником воли нашего э… ну назовем это собрание Консорциум. Да, — банкир улыбнулся, но глаза его остались мертвы и холодны, — вы станете проводником решений Консорциума. Но для этого вам нужно слегка вырасти в статусе. Понимаю, кресло сенатора — это надежно, но иногда нам требуется очень быстрое принятие решений, на некоторые угрозы лучше реагировать как можно более оперативно. Вы готовы занять пост председателя комиссии по национальной безопасности при президенте США, Николас? Нет-нет, — банкир упреждающе поднял пухлую правую ладонь, — не сейчас, а через два месяца, когда старая развалина Рейланд уйдет. Как вам такое предложение?

— На это место никогда не назначат республиканца…

— Ой, оставьте эти иллюзии, Николас, — Дюпуи беседа явно забавляла. — Вас уже сейчас боготворят домохозяйки, и деревенщина всего Среднего Запада видит «ковбоя из Тусона» в Овальном кабинете! Вас можно смело выдвигать в президенты. Но на это мы пойти не можем: слишком явно обозначать свое присутствие в кабинетах власти — не наш стиль. Вы займете место по правую руку от президента, чтобы контролировать принятие нужных решений. Именно оттуда вы сможете оказывать Консорциуму некоторые услуги. Но пока вы полезны и в своем комитете. Как раз сейчас мы хотим, чтобы была назначена комиссия по одному из одобренных вами пять лет назад проекту — «Небула». Нам нужно вывести его из-под опеки АНБ и прикрыть как неперспективный, а материалы и специалистов засекретить. Безопасники уже готовят для группы «волчью яму», проект не получит необходимого ему времени на доработку, а это нас не устраивает. Мы выкупим разработку у Минобороны, а вы сделаете этот процесс более… скоротечным, проволочки не нужны. В особенности нас интересует личность непосредственного руководителя полевых испытаний — капитана Эндерса. Его непременно нужно сделать сотрудником отдела спецпроектов корпорации мисс Витт.

— Эндерс — хороший офицер, ему удалось сделать невозможное…

— Нам известно, что он сделал, именно поэтому важно, чтобы военные не развалили проект, а к этому все идет. Исследования артефакта должны быть завершены, а правительство таких денег не даст. Мы не заинтересованы в успехе этой программы в рамках госструктур.

— Эндерса обвинят в растрате…

— Напротив, его нужно повысить в звании, а группу любыми способами вывести из-под удара. Подумайте, как это можно сделать, сенатор, и сообщите нам через секретаря господина Мак-Кинли.

— Хорошо, господин Дюпуи, я найду приемлемый способ.

Место председателя в совершенно секретном, тщательно оберегаемом от прессы комитете, считалось пожизненным. Майк Рейланд, о котором говорил Дюпуи, был бессменным председателем «нацкомитета» вот уже более двадцати лет кряду. Ни одно важнейшее решение, ни один закон не попадал на подпись к президенту без согласования с этой структурой. Теперь-то Барнет понимал, кто стоит за Рейландом и почему Консорциум пришел именно к нему. Это был тот самый трамплин, благодаря которому он может достигнуть пика своей карьеры, и плевать на все — будь на месте банкира сам Дьявол, сенатор не колеблясь расписался бы хоть кровью на пресловутом договоре. Но на деле все оказалось куда прозаичнее, отчего осознание неотвратимости сделанного выбора было только ощутимей…

Банкир, кивнув, вышел из-за стола и, оказавшись возле кресла, где сидел Барнет, протянул ему руку:

— Малькольм. Для вас теперь просто Малькольм, дорогой Николас!

Тут он широко улыбнулся, его толстые губы раздвинулись, обнажив два ряда зубных протезов, отчего все происходящее снова напомнило Барнету дешевую мыльную оперу. Одновременно сенатора окатило волной мертвенного холода, словно все тепло вдруг улетучилось и в зале повеяло суровой зимой. Он поднялся и пожал рыхлую, но сухую ладонь Дюпуи, что, как он отметил про себя, не характерно для полных людей. Обычно руки у толстяков влажные от пота, и в них нет той силы, которая чувствовалась в каждом движении банкира. В тот день сенатор перестал быть просто политиком, он стал частью организации, правящей миром, содрогаясь в душе от своего поступка. Но пути назад уже не было.