Туристический сбор в рай
Шрифт:
На праздник помимо Димастого были приглашены Лёлек и Кирдяпкина, девчонка-оторва из параллельного, которую они в будущем беспощадно лапали класса с пятого, а она только смеялась в ответ.
Бабушка говорила, что такой фамилии в принципе не может быть:
– Кирдяпкина… Нонсенс!
Пригласили за небогатый стол: с колбасой «Любительской», шпротами в банке, винегретом с селедкой, сардельками на горячее и лимонадом «Буратино» на запив. В центре, не вынутый из коробки, но уже открытый, соблазнял своим шоколадным цветом торт «Прага» и удивляла открытая бутылка красного вина.
Хромая женщина,
Все дальнейшее веселье он пропустил, помнил лишь, что Алеша тащил его на себе через строительную площадку домой, где и сгрузил возле родной двери.
Его никто не ругал. Дедушка только заметил, что в девять лет начинать рановато. И засмеялся, а потом закашлялся. Мальчику нравилось, как дед смеется и как кашляет, нравилось.
За Димастым, как и в интернате, никто не следил, уроков не проверял, его просто кормили и обожали. Дедушка каждое воскресенье выдавал ему рубль на пополнение коллекции марок, который он проигрывал во что придется.
В пятом классе друзья вовсю бились в буру, или секу, три листа, используя чердаки разных домов. В те годы никто их не закрывал.
Вследствие разнузданной жизни без присмотра Димастый к пятому классу вышел в чистые двоечники с репутацией хулигана. Теми же самыми результатами могла похвастаться вся их гоп-компания, вместе с Кирдяпкиной, чьи сиськи росли с непостижимой скоростью.
Тогда выгнать из советской школы было почти невозможно, а потому они вели себя, как им заблагорассудится. Вытрясали из малышей мелочь, дрались с параллельными классами, праздно шатались по Москве, готовясь либо к ПТУ, либо к колонии для несовершеннолетних.
Они почти все время проводили вместе, начали курить в двенадцать, лишь алкоголь как-то не укоренился в их привычках, ходили рубиться со взрослыми пацанами двор на двор, играли летом в футбол, а зимой – в хоккей.
Но все эти годы вольной жизни Димастый до окончания восьмого класса не мог расстаться с неким чувством дискомфорта, не поддающимся анализу, но которое по мере взросления все нарастало. Ему было ужасно обидно, когда негр разбил ему нос за обвинение в шулерстве мелкого Лёлека и самого Шерхана: мол, типа, гады, играете на одну руку. Ему было неприятно, что он испугался дать сдачи, и наворачивались слезы обиды. Негр смотрел на Димастого маленькими глазками, разглядывая и исследуя его трусость… А кто любит чувствовать себя трусом?
– Ничего, – успокаивал на раздаче карт африканец. – У деда твоего много денег…
Позже, к классу восьмому, Димастый вдруг понял, что то, что казалось ему дискомфортом, на самом деле – классовая несовместимость, сейчас бы сказали – гены разной породы. Он видел в глазах Алеши некую ограниченность, почти доисторическую враждебность хищного животного. Учителя часто шептались про него в школе, что нагуляла хромая уборщица сынка в МАДИ от ангольского студента-солдата-революционера, расстрелявшего десятки мирных соотечественников.
Димастый неожиданно стал много читать и многим интересоваться. Лёлек по-прежнему оставался Лёлеком, жуликоватым подростком,
Его друзья после восьмого класса решили идти в ПТУ на слесарей, а бабушка настояла на девятом, в который Димастый пошел с неохотой: думал поступать в цирковое, но дедушка, Царствие ему небесное, говорил, что без высшего образования никуда, а в цирковом лишь среднее.
– И вдруг из тебя не выйдет клоуна?
Он так и остался доучиваться в школе. Встречи с Лёлеком и Алешей становились все реже и реже, отчего Димастый чувствовал себя легким воздушным шариком, как будто с его сердца сняли бетонную плиту. Так он расстался с детством.
Иногда негр Алеша звонил, предлагая перекинуться в карты или где пошляться, но Димастый старательно отмазывался от встреч, и вскоре звонки прекратились.
Жизнь Димастого покатилась своим чередом. Он окончил школу, потом творческий вуз, рано женился, развелся…
Он редко вспоминал свои школьные годы, как и большинство людей на свете. Но если и вспоминал, то лишь негра Алешу. Вот из институтской жизни ему часто снились цветные сны, отчего он просыпался наутро счастливым… Однажды, встретившись на семинаре с молодыми поэтами из Анголы, он вдруг вновь вспомнил детского друга, Шерхана, царя джунглей, ему даже захотелось наведаться к нему: мол, глянь, каков я, а ты меня в нос… Но завертелся, закрутился в очередных проектах и новой любви.
Димастому удалось прожить достойную жизнь. Он ни разу не сходил в школу на встречу выпускников и двадцать пять лет не вспоминал ее вовсе. У него выросли красивые и толковые дети, его ум уважали друзья, а посты в социальных сетях набирали тысячи лайков.
На один из его пассажей о бренности бытия, о том, что никто не знает, близок ли, далек ли его конец, он получил комментарий от представившейся одноклассницей женщины средних лет, которую совершенно не помнил.
– А помните ли вы Лешу Прокопова? – спросила одноклассница.
И вдруг перед его глазами в одно мгновение пронеслось школьное детство с жуликом Лёлеком и сгоревшей вместе с сиськами на подъемном кране Кирдяпкиной. Карты, сигареты и драки, родителей на педсовет, угрозы отправить в лесную школу… И конечно он, русский негр Алеша, с маленькими недобрыми глазами, тащивший его на закорках пьяненького к еще живым дедушке и бабушке, теперь казался ему родным, чуть ли не основной вехой его детской жизни. Как же все это было давно и недавно!
– Конечно помню! – ответил он просветленный. – Шерхан!
– Вы верно сказали, что никто про свой конец не ведает. И конечно, вы знаете, что Леша Прокопов умер?
– Нет… Когда же?
– Еще в армии, – ответила женщина. – Его убили, после долгих издевательств. Ведь в нашей школе он не чувствовал себя негром, а потому не был готов к ненависти… Да, после похорон его мать исчезла. И никто ее не искал…
Он сидел над клавиатурой, и ему было очень грустно. Он сам точно не понимал отчего. То ли русского негра Алешу было жаль, то ли себя.