Турпоездка «All Inclusive»
Шрифт:
А потом – толчок или нет – сильный удар сзади, слева, в область уха, и уже гаснущим сознанием успел увидеть вылетевшие изо рта брызги крови и обломки зубов… И снова – мрак…
Мрак. Опять нет тела, нет дыхания и сердцебиения. И бестелесный голос, что-то зудящий в отдалении. Что он говорит?
– …Я предупреждал вас, мастер, ситуация безвыходная. Он погибнет, в любом случае погибнет. Вам его не спасти. Это уже вторая попытка.
– Плевать, запомни, регистратор, – плевать! Я справлюсь. Будете делать так, как я сказал. Еще раз – начали…
И вновь – свет. Через набрякшие, полузакрытые веки пробивается черно-красный свет. В глазах прояснилось ровно настолько, чтобы увидеть кабину истребителя, блеснувший на солнце диск воздушного винта, отблеск солнца на шкалах приборов, движущуюся тень от каркаса фонаря, опущенное к земле левое крыло и дымную землю под ним.
Я – летчик. Младший лейтенант Туровцев Виктор Михайлович. И сейчас немецкий ас на «Мессершмитте-109» уже взял меня в прицел. Вот теперь он чуть-чуть вынесет точку прицеливания вниз и влево, и мой самолет сам встанет под смертельную очередь. Одна очередь – и он меня снова убьет. Убьет – и просвистит своим мерзким двигателем справа от меня, уходя на скорости в набор высоты. Стреляют они точно, мастера, ничего не скажешь… А Виктор Туровцев потерял сознание от перегрузки и ранения. Он беспомощен, он уже мертв… Именно в эту секунду, уже в который раз, регистраторы переносят мое сознание в тело летчика.
Но я-то пока жив! Я жив, и я буду бороться со смертью. Бороться с этим немцем, взявшим меня в прицел!
Вправо! Резко вправо – «мессер» не любит разворота вправо. Его никто не любит – и в этом мое спасение. Вправо и чуть сбросить скорость. У немецкого летчика скорость выше, важно не дать ему времени на маневр, на поправку в прицеливании. Он должен пролететь мимо меня, он просто не успеет пойти вверх после атаки, и тут у меня будет пусть крохотный, но шанс открыть огонь…
Голова мотнулась от резкого маневра. Я услышал стук пушки «Мессершмитта». Дымные трассы прошли ниже левого крыла, задранного вверх. Сработали самоликвидаторы, и снаряды пушечной очереди стали рваться метрах в четырехстах впереди моего «яка». Еще одна очередь, успел-таки, гад… Два удара в левое крыло – это не страшно, но вот пули застучали по фонарю кабины, зазвенело разбитое стекло приборов, затих рев двигателя, и я снова получил пулю в голову…
– Плевать! Еще раз – вперед!
…Сразу вправо, без рассуждений, на инстинкте, на чувстве самосохранения. Вправо и чуть вверх, убрать обороты двигателя…
Я не слышу, а обостренными нервами ощущаю очередь «мессера». Трассы проходят мимо. Скольжение, дать скольжение – поднырнуть под следующую очередь. Самолет вроде бы и в прицеле, но попасть в него невозможно – трассы проходят буквально в метре выше кабины. Уже слышен свист двигателя «мессера», сейчас он прекратит атаку и пойдет вверх.
Полный газ – у него все равно скорость выше, он меня обгонит в любом случае. «Як» молодец – очень приемистый истребитель, скорость растет. «Мессер» серо-желтой тенью проносится слева и выше. Видно закопченное брюхо и следы порохового нагара за крыльевыми пушечными подвесами.
А теперь – вверх, за ним. Он не успеет уйти! Снаряды его догонят. Задрав нос истребителя, я беру упреждение и даю длинную очередь, не жалея снарядов и патронов пулеметов и не жалея стволов. Капот моего самолета закрывает немца, но я знаю – он там, в точке, где сходятся мои трассы, и никуда ему не деться! Мой «як» начинает терять скорость, все-таки «мессер» пока превосходит наши самолеты на вертикали. Но я знаю, это пока. Подожди, еще сочтемся.
«Як» потерял скорость и завис, элероны и рули без набегающего воздушного потока не эффективны. Нос моего истребителя опустился, и я увидел «Мессершмитт». Ниже него крутились и падали какие-то обломки, двигатель парил, винт медленно раскручивался воздухом, а летчик уже сбросил фонарь. Вот он выпрыгнул. Все! Я выжил! А он – сбит.
В эту же секунду по моему самолету ударила выпущенная почти в упор очередь. Меня добивал ведомый сбитого немца. Плевать! Я его сбил, и я еще жив.
Как я выбросился из горящего самолета и дернул за кольцо парашюта, я уже не помню.
Очнулся я в госпитале. Раздетый до рубахи и кальсон, я лежал на несвежем, пропахшем карболкой белье, на шаткой железной кровати. Какая роскошь! После моих-то баронских апартаментов! Ну, ничего – сам захотел. Что захотел, то и получил. Вокруг стояло кроватей восемь, на всех – раненые, в бинтах, в лубках, спящие, стонущие, скрежещущие во сне зубами.
– Ты как себя чувствуешь, сынок? Как тебя зовут-то?
– Тур… к-ха… Туровцев Виктор. Хреново я себя чувствую, сказать по правде. А ты, дед, кто?
– Я-то? Я санитар здешний, меня все Пахомычем кличут.
– Ну, и я так тебя буду кликать, Пахомыч. Долго я тут валяюсь?
– А второй день пошел. Повезло тебе, сынок. Наш водитель, ну, с санитарки который, прям сюда тебя и привез. Рассказывал – страсть! Он все сам видел. Видел, как гонялись за тобой два немца, как ты одного сбил. А второй тебя, стало быть, и зажег. Ну и ты, видать, парень не промах. Раз – и выпрыгнул. А парашют-то твой ветром через Волгу и отнесло. И прям в аккурат – к переправе на нашей уже стороне. А там наша санитарная машина и стояла. Ну, тебя на руки и в машину. А уж потом и в госпиталь, к нам, стало быть. А тут дело известно какое – раздели и на стол. Ранен ты был, левая рука и бок аж синие от ушиба, все левое бедро посечено осколками такими меленькими. Кровищщи вышло! Прямо ужас. Но ничего – обработали, перебинтовали, кровь перелили, и стал, как огурчик.
– Ага, зеленый и весь в прыщах…
– Хе-хе… да уж, не красавец. Краше в гроб кладут, прости, господи, за дурное слово! А ведь я к тебе, Виктор, по делу. Летуны тут твои приехали. Один в больших чинах, видать, в кожаном пальто…
– В реглане… Комиссар полка, должно быть. Ну, что же ты встал, Пахомыч. Зови. Негоже гостей на дворе держать.
– Ага, ага… Уже бегу. Я посмотреть – ты как, живой еще?
– Живой я, живой. Теперь не дождетесь. Зови давай!
Через пару минут в палату на цыпочках, в наброшенных поверх формы потерявших свою белизну халатах вошли двое. Точно, комиссар! И инженер эскадрильи с ним.
– Ну, как ты, герой ощипанный? Живой, что ли? – стараясь сдерживать свой басок, пророкотал комиссар. – А мы уж, честно говоря, и не чаяли… Что ж ты, Виктор, оторвался от строя? Погнался за подставой и попал, как кур во щи? Сбить захотелось? Героем стать? Эх ты, куренок! Говоришь вам, говоришь, а все – как об стенку горох. В бою думать надо! И один в поле не воин! Кулаком надо бить, кулаком. А не поодиночке за «мессерами» гоняться. Таких они бьют, и бьют безжалостно. Ты вот – яркий этому пример. Самолет потерял, сам ранен, воевать еще долго не сможешь.