Турский священник
Шрифт:
— Надеюсь, сударь, — выговорил он наконец, — вы не собираетесь лишить меня моих вещей? Если мадемуазель Гамар так торопилась устроить вас получше, ей все же следовало подумать обо мне и дать мне время уложить книги и вывезти обстановку.
— Сударь, — холодно ответил Трубер, и ни один мускул не дрогнул на его бесстрастном лице, — мадемуазель Гамар сообщила мне вчера о вашем отъезде, причина которого мне еще неизвестна; она поместила меня здесь лишь по необходимости: мою квартиру занял аббат Пуарель. Я даже не знаю, кому принадлежат эти вещи — мадемуазель Гамар или иному лицу. Если они ваши, о чем же вам беспокоиться? Честность и святость ее жизни — залог порядочности этой особы. Что же касается меня, вам известна простота моих привычек.
Услыхав эти слова, полные ужасного смысла, Бирото забыл про свои хлопоты о сане каноника и бросился к мадемуазель Гамар. С юношеской стремительностью сбежав по лестнице, он столкнулся со старою девой на широкой каменной площадке, соединявшей одну половину дома с другою.
— Сударыня, — обратился он с поклоном к мадемуазель Гамар, не обращая внимания ни на язвительную улыбку, змеившуюся на ее губах, ни на какой-то особенный огонек в ее глазах, придававший им сходство с блестящими глазами тигра, — мне непонятно, почему вы не подождали, пока я вывезу обстановку, прежде чем...
— Что такое? — прервала она аббата. — Разве ваши вещи не отправлены к госпоже де Листомэр?
— Но мебель?
— Да вы что же, не читали нашего контракта? — спросила старая дева таким тоном, который следовало бы привести в нотной записи, чтобы дать представление обо всех оттенках ненависти, прозвучавших в этой фразе. И мадемуазель Гамар, казалось, выросла, и глаза ее заблестели еще ярче, и лицо ее озарилось, и трепет наслаждения пробежал по ней. Трубер открыл окно, — вероятно, чтобы светлее было читать какой-то фолиант. Бирото стоял, как громом пораженный. Голос мадемуазель Гамар, пронзительно-звонкий, как труба, оглушал викария:
— Ведь было же условлено, что в случае вашего добровольного выезда от меня вся ваша обстановка переходит ко мне в возмещение разницы между вашей платой за пансион и платой почтенного аббата Шаплу. И вот, так как аббат Пуарель назначен каноником...
Услыхав об этом, Бирото слегка качнулся вперед, как бы прощаясь со старой девой; затем, боясь лишиться чувств и доставить слишком большое торжество своим неумолимым врагам, он поспешил уйти. Словно в каком-то пьяном чаду, он добрался до особняка г-жи де Листомэр, где и нашел в низенькой комнатке свой чемодан с бельем, вещами и бумагами. При виде остатков своего имущества бедняга сел и закрыл лицо руками, чтобы утаить от людей свои слезы.
Пуарель назначен каноником! А он, Бирото, лишился и крова и имущества!
К счастью, в эту минуту мадемуазель Саломон проезжала мимо дома; привратник, от которого не укрылось отчаяние старика, сделал кучеру знак остановиться. После того как привратник и старая дева обменялись несколькими словами, полумертвый от горя викарий был приведен к своей доброй приятельнице, но ей ничего не удалось добиться от него, кроме бессвязного лепета. Испуганная мадемуазель Саломон, увидев, что его голова, и без того от природы слабая, внезапно пришла в полное расстройство, тотчас же увезла его в имение г-жи де Листомэр, приписывая начавшееся умопомешательство впечатлению от известия, что каноником назначен Пуарель. Она ничего не знала об условиях контракта с мадемуазель Гамар по той весьма понятной причине, что Бирото и сам не знал всего его содержания, и, так как в жизни комическое зачастую примешивается к самым патетическим событиям, странные ответы Бирото вызывали у нее слабую улыбку.
— Шаплу был прав! — повторял он. — Это чудовище!
— Да кто же? — допытывалась она.
— Шаплу! Он отнял у меня все...
— Вы хотите сказать — Пуарель?
— Нет, Трубер!
По приезде Бирото в имение друзья окружили его таким заботливым вниманием, что к вечеру им удалось успокоить его и добиться связного рассказа об утренних происшествиях.
Флегматичный
— Ну и ну! — воскликнул г-н де Бурбонн. — Какими, однако, когтями вооружена сия вышеупомянутая София Гамар!
Бедняга Бирото, детский ум которого не в состоянии был представить себе, что в мире может найтись причина, способная в один прекрасный день разлучить его с мадемуазель Гамар, рассчитывал прожить у нее до самой смерти. Он начисто забыл об этом пункте, условия которого даже и не обсуждались, ибо в то время, когда он стремился стать пансионером мадемуазель Гамар, он готов был согласиться на все ее требования и подписал бы любой предложенный ею документ.
Его простодушие было так почтенно, а поведение мадемуазель Гамар так жестоко; в судьбе несчастного шестидесятилетнего старика было что-то столь прискорбное, а беспомощность делала его столь трогательным, что г-жа де Листомэр воскликнула в порыве негодования:
— Это я виновата в том, что вы подписали документ, принесший вам разорение... И я должна вернуть вам счастье, которого я вас лишила!
— Однако контракт этот составлен недобросовестно, — заметил старый дворянин, — есть основания оспаривать его в судебном порядке...
— Прекрасно! Пусть Бирото подает в суд! Проиграет он в Туре так выиграет в Орлеане; проиграет в Орлеане — выиграет в Париже! — вскричал барон де Листомэр.
— Но если он хочет судиться, — хладнокровно заметил г-н де Бурбонн, — я советую ему сначала сложить с себя сан викария...
— Мы переговорим с адвокатами, — заявила г-жа де Листомэр, — и если надо судиться — что ж, будем судиться! Но это дело настолько постыдно для мадемуазель Гамар и может так сильно повредить аббату Труберу, что, я уверена, они пойдут на мировую!
После всестороннего обсуждения каждый пообещал аббату Бирото свое содействие в предстоящей ему борьбе с врагами и всеми их приспешниками. Верное чутье, необъяснимая интуиция, свойственная провинциалам, подсказывали им соединение этих двух имен — Гамар и Трубер. Однако один только старый помещик ясно понимал размах предстоящей борьбы; г-н Бурбонн отвел аббата в сторону и, понизив голос, сказал ему:
— Из четырнадцати человек, собравшихся здесь, через две недели ни один не будет за вас! И если вам понадобится помощь, только у меня, быть может, найдется достаточно смелости, чтобы взять вас под защиту, ибо я знаю провинцию, ее людей, дела, а главное, борьбу интересов! Но все ваши друзья, пусть даже преисполненные самых лучших намерений, увлекают вас на ложный путь, на котором вам несдобровать! Послушайтесь моего совета: если вы хотите жить спокойно, откажитесь от места викария, уезжайте из Тура. Втихомолку подыщите себе какой-нибудь отдаленный приход, чтобы навсегда укрыться от Трубера.