Тварь на пороге
Шрифт:
III
В следующие два года я виделся с Дерби все реже и реже. Порой проходило две недели, в течение которых я вечерами не слышал знакомого тройного-двойного звонка в дверь. Когда же он приходил или когда, что случалось все менее регулярно, я сам к нему наведывался, он был мало расположен к разговору о простых житейских вещах. Дерби старался не касаться тех оккультных изысканий, о коих он некогда рассказывал мне так подробно, и предпочитал не упоминать вовсе о своей жене. Со времени их женитьбы она сильно постарела и теперь, что было весьма странным казалась много старше его. На ее лице всегда лежала печать сосредоточенной решительности, какую я до тех пор ни у кого не замечал, и вся она, как мне показалось, была преисполнена некой неявной и необъяснимой враждебности. Не только я, но также мои жена и сын заметили это, и мы постепенно перестали звать ее к себе за что она, как
Уже после первого года их совместной жизни люди заговорили о происшедших в Эдварде Дерби переменах. Поговаривали об этом как бы между прочим, ибо перемена носила чисто психологический характер, хотя ей сопутствовали некоторые прелюбопытные вещи. Время от времени Эдварда замечали с таким выражением лица и за такими занятиями, которые никак не отвечали его природе. К примеру, теперь его частенько видели за рулем принадлежавшего Асенат Паккарда , мчащегося на полной скорости по пыльной дороге к старому крауниншилдовскому особняку или обратно, причем хотя раньше он не умел водить автомобиль Дерби справлялся с ним как заправский шофер, объезжая помехи на дороге со сноровкой и решительностью, совершенно чужцыми его обычному темпераменту В таких случаях создавалось впечатление, что он только что вернулся из очередной поездки или напротив собирается уезжать причем что это за поездка, оставалось только гадать, хотя большею частью он выбирал дорогу на Инсмут.
Странное дело, происшедшая с Дерби перемена не казалась безоговорочно благотворной. Люди говорили, что в такие моменты он был очень похож на свою благоверную, а то и на самого старика Эфраима Уэйта, впрочем, быть может, такие моменты представлялись из ряда вон выходящими именно по причине своего нечастого характера. Порой, спустя много часов после стремительного отъезда, он возвращался из путешествия без чувств, распростертый на заднем сиденье авто, которым управлял где-то нанятый им шофер или автомеханик. К тому же, появляясь на людях, что случалось теперь все реже из-за его подчеркнутого нежелания поддерживать отношения со старыми знакомыми (в том числе, должен заметить, и со мной), он явно выказывал свою прежнюю нерешительность, и его безответственное ребячество проявлялось даже в большей степени, нежели в прошлом. По мере того, как лицо Асенат старело, на лице Эдварда за исключением вышеупомянутых исключительных случаев точно застыла маска гипертрофированной апатии, и лишь в редкие моменты по нему пробегала тень печали или осмысленности. Все это было весьма загадочно. Тем временем супруги Дерби практически выпали из веселого студенческого кружка не по собственной воле, но, как нам стало известно, по причине того, что некоторые их новые увлечения и опыты шокировали даже самых отчаянных из декадентствующих умников.
На третий год их брака Эдвард начал открыто намекать мне о посещающих его страхах и разочаровании. Он обронил замечание о том, что все это уже зашло слишком далеко , и туманно говорил о необходимости обрести свою личность . Поначалу я пропускал эти замечания мимо ушей, но потом стал задавать ему вопросы напрямик, вспомнив, как отзывалась дочь моего приятеля о способностях Асенат гипнотизировать других девочек в школе о тех случаях, когда школьницам казалось, будто они переселялись в ее тело и глядели из противоположного угла комнаты на самих себя. Мои вопросы, похоже, тотчас же пробудили в нем одновременно тревогу и благодарность, и однажды он даже пробормотал что-то насчет необходимости очень серьезного разговора но чуть позже.
В это самое время умер старый мистер Дерби, за что я впоследствии благодарил судьбу. Эдвард тяжко переживал это событие, хотя оно ни в коей мере не выбило его из колеи. Со времени женитьбы он поразительно мало виделся со своим родителем, ибо Асенат сумела обратить на себя его живую тягу к семейным узам. Кто-то говорил, что он воспринял утрату родителя с поразительной бесчувственностью особенно принимая во внимание, что после смерти отца его безумно лихие поездки на автомобиле участились. Теперь ему захотелось переселиться в старый родительский особняк, но Асенат настояла на том, чтобы они остались в кпауниншилдовском имении, к которому она, мол, так привыкла.
А вскоре после того моя жена услышала удивительную вещь от подруги от одной из тех немногих, кто не прервал отношений с супругами Дерби. Как-то та отправилась на Хай-стрит навестить их и увидела, как от крауниншилдовского дома стремительно отъехал автомобиль: над рулем застыло лицо Эдварда с необычным самоуверенным и почти что насмешливым выражением. Она позвонила в дверь, и ей открыла крайне неприветливая девка, заявившая, что Асенат также нет дома. Однако посетительница, уходя, мельком взглянула на окна и в одном из окон библиотеки Эдварда заметила быстро исчезнувшее лицо, на котором было неописуемое выражение страдания, отчаяния и жалобной беспомощности. Это был лицо Асенат во что, впрочем, верилось с трудом, имея в виду ее обычно надменное выражение, но дама готова была поклясться, что в тот момент на нее смотрели затуманенные печалью глаза несчастного Эдварда...
С того дня визиты Эдварда ко мне несколько участились, а его намеки обрели более конкретное содержание. То, о чем он говорил, казалось неправдоподобным даже для овеянного древними легендами Аркхема, но он исповедовался в своей темной учености с такой неподдельной искренностью и убежденностью, что впору было побеспокоиться за его душевное здоровье. Он рассказывал о страшных встречах в укромных местах, об исполинских руинах в самой чаще мэнских лесов, в чьих подземельях бесконечные ступени спускались в бездны мрачных тайн, о нескончаемых лабиринтах в незримых стенах, позволявших вторгаться в иные измерения времени и пространства, и о пугающих сеансах взаимообмена душами, что и позволяло исследовать дальние и потаенные уголки других миров, в иных пространственно-временных континиумах. Иногда в подтверждение своих горячечных исповедей он демонстрировал предметы, которые повергали меня в полное замешательство предметы бледной окраски и поразительной структуры, какие не встретишь на нашей земле и чьи не подвластные разуму формы и грани не отвечали никакому известному назначению и нарушали все разумные геометрические законы. Эти предметы, по его словам, прибыли сюда из потустороннего мира и только его жена знала, как их можно добыть. Порой и всегда лишь шепотом, испуганно и сбивчиво он говорил о старом Эфраиме Уэйте, которого когда-то давно встречал в университетской библиотеке. Эти упоминания не относились ни к чему конкретному, но, похоже, имели касательство к посещавшим его ужасным сомнениям, вроде того, точно ли мудрый старец умер как в духовном, так и в физическом смысле.
Временами Дерби внезапно обрывал свои откровения, и я даж подумывал, не обладала ли Асенат властью над его речью на рас стоянии и не она ли заставляла его умолкать с помощью некоего телепатического месмеризма дара того рода, каковой она выказывала еще в школе. Безусловно, она подозревала, что он мне исповедовался, ибо в течение долгого времени пыталась восприпятствовать его визитам ко мне словами и взглядами необъяста мой силы. Ему стоило очень больших усилий навещать меня, хоть он и делал вид, будто идет куда-то в другое место, но некая незримая сила препятствовала его движению или заставляла его на какое-то время позабыть цель прогулки. Обыкновенно он приходил ко мне, когда Асенат уходила покидала тело , как он однажды выразился. Но потом она всегда обо всем узнавала ибо слуги следили за каждым его шагом, но, очевидно, считала пока не целесообразным предпринимать решительные меры.
IV
В тот августовский день, когда я получил телеграмму из Мэна, шел уже четвертый год супружеской жизни Эдварда. Мы не виделись два месяца, но я знал, что он уехал по делу . Асенат вроде бы его сопровождала, хотя глазастые горожане судачили, что за двойными портьерами в окнах их дома видели чью-то тень. Подозрения подкреплялись и покупками, делавшимися слугами в городских лавках. И вот теперь судебный исполнитель Чесан-кука телеграфировал мне о безумце, который выбежал из ближнего леса, оглашая округу бредовыми выкриками и призывая меня на помощь. Это был Эдвард, который смог вспомнить лишь свое имя да адрес.
Чесанкук стоит рядом с обширным и мало исхоженным густым лесным массивом в Мэне, и у меня ушел целый день лихорадочной гонки на автомобиле по призрачной и малоприятной глуши, чтобы добраться до места. Я нашел Дерби в подвальной каморке городской фермы в состоянии экзальтации, сменяемой приступами полной апатии. Он сразу меня узнал и изверг невразумительный и большею частью бессвязный поток слов.
Дэн ради Всевышнего! Омут шогготов! Шесть тысяч ступеней вниз... О мерзость! Мерзость!.. Я бы ни за что не позволил ей взять меня с собой... и вот я здесь... Йэ! Шаб-Ниггурат! Фигура восстала из алтаря и было там пять сотен воющих... Тварь в клобуке блеяла: Камог! Камог! Это было тайное имя старика Эфра-има на том ведьмовском шабаше... я был там, куда она обещала меня не брать... Все случилось за минуту до того, как меня заперли в библиотеке, там, куда она ушла с моим телом там, в богомерзкой обители, в мерзопакостном омуте, где начинается черная мгла и чьи врата охраняют сторожа Я видел шоггота он менял свое обличье... я этого не вынесу, я убью ее, если она хоть раз еще отправит меня туда я убью это отродье! ее, его, это я убью! Убью своими собственными руками!