Тварь
Шрифт:
— Ты кто?
Я дал ему несколько секунд, чтобы рассмотреть меня, потом сунул ему под нос значок на ладони.
— Коп. Вставай.
Живо скинув ноги на пол, он схватил меня за руку.
— А в чем дело, мистер? Я не браконьерствую. У меня здесь только ракушки. Вон гляньте, — он показал на бочку. — Видите?
— Я не рыбинспектор, — сказал я.
— Тогда чего вам от меня нужно?
— Мне нужен ты. Ты обвиняешься в похищении ребенка, а может в убийстве.
— Ой... Нет! — его голос звучал как хриплое кваканье. — Но ведь... я никого не
Ему незачем было это говорить. Он явно не принадлежал к типу убийц. Но я не стал его успокаивать.
— Сегодня днем ты принес в бар Энди эту пижаму. Где ты ее взял?
Он сморщил нос, пытаясь понять, о чем я говорю.
— Пижаму?
— Ты меня слышал.
Тут он вспомнил. Его лицо расплылось в улыбке облегчения.
— А, эта! Точно, я нашел ее на Шоур Роуд. Пошучу-ка, думаю, над Энди.
Он сунул ноги в штаны, натянул на костлявые плечи подтяжки, выволок из-под кровати сапоги, выцветшая джинсовая рубашка, потрепанная шляпа, и он был готов. Он все время исподтишка косился на меня, стараясь сообразить, что происходит, только у него ничего не выходило.
— Вы ведь не посадите меня в каталажку, а?
— Нет, если ты сказал правду.
— Так я и сказал правду.
— Увидим. Пошевелись.
Я пропустил его вперед. Дорогу занесло песком слишком глубоко для машины, поэтому мы побрели пешком, оставляя в стороне скопище хибар. Шоур Роуд была дорогой лишь по названию — просто полоска сырой Сахары, отделявшая вереницу деревьев от воды. Через сотню ярдов лачуги стали попадаться реже. Кадди указал вперед.
— Вон там бухточка, где я оставляю лодку. Я шел туда, а возле старой цистерны, вижу, лежат штанишки прямо посреди дороги.
Я кивнул. Через несколько минут мы добрались до цистерны — огромной штуковины в форме бочки, лежавшей на боку. В ней поместился бы гараж на две машины. Видимо ее, как и все остальное здесь, выбросило штормом на берег. Билл показал корявым пальцем:
— Вот на этом самом месте, мистер, тут они и валялись.
— Хорошо. Видел кого-нибудь?
— Нет. Кто сюда пойдет? Их волной вынесло, так я смекаю.
Я посмотрел на него, потом на воду. Хотя прилив стоял высоко, вода не доходила до места на добрых сорок ярдов. Он понял мой взгляд и тревожно заерзал.
— Может, ветром...
— Билл!
— А?
Ты видел когда-нибудь, чтобы мокрую одежду носило ветром? Сухую — ладно, но мокрую?
— Нет, — он помолчал.
— Значит, их не принесло ни водой, ни ветром. Кто-то бросил их здесь.
Тут он забеспокоился, на его лице появилась тревога.
— Но я ничего не сделал. Серьезно! Нашел их и все. С виду они были новые, вот я и отнес их Энди. Вы ведь меня не посадите? Я...
— Спокойно, Билл, я тебе верю. Если не хочешь попасть в историю, поворачивайся и топай домой. Только помни — язык за зубами. Слышишь?
— Ага, понял. Спасибо, спасибо, мистер! Я никому ни единого словечка, — Билл торопливо зашаркал прочь и исчез в темноте.
Когда вот так остаешься один, замечаешь: то, что казалось
Где-то окунулись в воду весла и заскрипели в уключинах, не поймешь, далеко или близко. Ветер далеко разносит звуки над водой.
Я всматривался в ночь, размышляя, как попала сюда пижама. Дорога, упирающаяся в бухту и никуда не идущая. Деревья и залив. Пара лачуг и цистерна.
Открытый конец цистерны смотрел в обратную сторону, пришлось лезть через заросли осоки, чтобы добраться до него. С мерзким писком выбежали две крысы.
Засветив спичку, я оказался как бы в коридоре из зеленой слизи. Капли воды стекали по сводчатым стенкам цистерны и собирались посредине в вонючую лужу гнили. Кроме нескольких газет, занесенных ветром, здесь ничего не было. Единственные твари, оставившие следы в грязи, имели хвосты. Когда я больше не мог сдерживать дыхание, то попятился наружу и по проложенной мной тропинке вернулся на дорогу.
Туда, откуда начал. Шагах в тридцати виднелись остатки хибарки. Крыша ее провалилась, стены вспучились наружу, словно сверху на нее навалилась гигантская рука, дальше стояла другая. Я направился к первой. Чем ближе я к ней подходил, тем хуже она выглядела. Дыры в стенах сходили за окна, распахнутая дверь повисла на одной петле, приваленная грудой песка. Никаких следов, ничего. Как и цистерна, она была пуста.
Или мне так казалось.
В тот же миг внутри кто-то невнятно застонал. Пистолет прыгнул мне в руку. Я достал несколько спичек, зажег все сразу, бросил внутрь и метнулся вслед.
Пистолет не понадобился. Растон Йорк был один. Он лежал в углу, спутанный веревкой, голый, покрытый синяками. Через секунду я был уже рядом с ним и, стоя на коленях, распутывал узлы. За липкую ленту, которой ему залепили рот, я взялся полегоньку, опасаясь содрать кожу. Он всхлипывал, дрожа всем телом. Слезы страха и облегчения наполнили большие, выразительные глаза. Когда его рука освободилась, он обхватил меня за шею.
— Ничего, малыш, поплачь, — сказал я.
И он заплакал. Тяжелый, судорожные рыдания сотрясали все его тело, причиняя, должно быть, боль. Я кое-как стянул с себя пиджак и накинул на него, говоря с ним быстро и тихо, чтобы успокоить.
Он пришел с внезапностью удара, этот звук. Я опрокинул мальчишку на спину и стремительно обернулся. Еще с полуоборота я начал стрелять. Кто-то издал короткий вопль. Тяжелое тело с разгону ударило меня в грудь, швырнув спиной о стену. Я пнул его обеими ногами, и мы повалились на пол. Прежде, чем я успел вскинуть пистолет, тяжелый ботинок вышиб его у меня из рук. Они навалились со всех сторон. Я пустил в ход все: ноги, зубы, когти, там не было места размахнуться. Я как-то ухитрился засунуть два пальца в чей-то рот и рванул, почувствовав, как щека разорвалась до самого уха.