Шрифт:
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
В старой доброй алгебре Буля, сумма двух «а» равняется «а».
А не двум а, как в обычной алгебре.
Точно так и произведение: а умножаем на а, получаем а.
А не «а в квадрате», как в обычной алгебре.
Простейший пример иллюстрирует данные аксиомы: если добрый поступок одного человека прибавить к доброму поступку другого человека, то в сумме получим не два добра…
Или, к примеру, если к одной эсэмэске прибавить другую эсэмэску (SMS + SMS), то в сумме получим не два мобильника.
То же
Фсё просто. А + А = А. А х А = А.
И со злом просто: ни умножения, ни прибавления зла не происходит, – отняли копеечку у юрода в «Борисе Годунове», отняли целое царство у династии Романовых, – явления одного порядка.
Не происходит ни прибавления, ни убавления… Почему? Может быть потому, что в чистом виде, как это виделось Стивенсону в «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда», невозможно выделить добро и зло?
В человеке достаточно воды, аш-два-о, атомов водорода и кислорода.
Жив человек, и все атомы в человеке живы. А возможно, даже и более живы, чем человек, чем сама идея человека.
Таков расклад, такова иерархическая структура вселенной. Иной она быть не может, если следовать здесь железной (математической) логике Буля.
Человек, конечно, разумен, все атомы в человеке тоже, будем считать, разумны. Атом – сапиенс. Цепная ядерная реакция есть революционный процесс, аналогичный Великой октябрьской социалистической революции, давшей детям рабочих и крестьян и тонкой между ними прослойке пионерские лагеря.
Помню из детства, одна девочка декламировала:
«Одиножды один – шёл гражданин.
Одиножды два – шла его жена.
Одиножды три – в комнату зашли.
Одиножды четыре – свет потушили.
Одиножды пять – легли на кровать…» И т. д.
Люди поднимаются по лестнице, ведущей всё выше, и выше, и выше в «макро» или всё ниже, и ниже, и ниже в «микро»… Куда они попадают? Доктор Свифт в «Путешествиях Гулливера» затронул эту тему, я продолжу: мы попадаем туда, где кончается всё тварное и начинается ничто. Понимание своего ничтожества – единственное что выделяет человека в тварном мире.
Я набросал это в четверг, а на следующий день, в пятницу, прочитал у Дойча (Оксфордский университет): «Если вселенная – это компьютер, а физические законы – средства программирования, то исключается возможность познать что-либо об аппаратной оснастке. Такое следствие вытекает из доказательства Тьюринга, что ЭВМ являются универсальными, то есть исполнение любой машинной программы фактически не зависит от типа используемой для этого аппаратной оснастки.
Развязка проблемы заключается, видимо, в признании какой-то физики, лежащей в основе космической ЭВМ. А если это так, то мы, как призрачные метасущества космической машинной программы, навсегда будем лишены возможности познания природы этой физики или происхождения физических законов»
Переходим к метафизике.
Meta ta physika.
– А ещё
«Вопрошание Кириково».
– А такие книги, – отвечает Кирику Нифонт, епископ, – нужно сжечь.
Двенадцатый век.
Возможность познания жёстко ограничена.
Теперь мы знаем, почему. Мы живём на жёстком диске, ггг…
Мир плоский.
Однажды, а если решено быть предельно последовательным, то на следующий день после свадьбы моей двоюродной сестры Тани в кафе «Горизонт» на «Шоссе космонавтов» (были в Перми такие смешные названия в семьдесят седьмом году) самые близкие родственники собрались в двухкомнатной квартире «на Крисанова» (Николай Васильевич Крисанов, генерал-майор Советской Армии. 1893—1948. Служил в армии адмирала Колчака, добровольно перешёл на службу в Рабоче-крестьянскую Красную Армию. Инженерные войска. Мой отец тоже воевал в инженерных, видел его. Издалека. Не генералы управляют этим миром.)
Сидим за столом «на Крисанова». Витька с Веткой, то есть я и моя жена Елизавета (третий год женаты), мама с папой (скоро его не будет, убьют на улице… в другом городе), моя сестра Лена с мужем, мамина сестра Галина, мамин брат Михаил с супругой Клавдией.
Закусили, расслабились.
Михаил Никитич рассказывает про мой первый день рождения в соликамском родильном доме в 1949-ом году:
– Надя лыбится, поднесла Витьку к окну, он крохотный, глаза закрыты… подняла его на руках, показывает мне… красный, противный, сморщенный…
Все за столом улыбаются.
Дядя Миша поворачивается лицом к нам с Лизаветой: «Дайте-ка я на вас посмотрю»…
Долго, секунд пятнадцать, смотрит… и вдруг выдаёт:
– Жить будете, но детей у вас не будет. Напоили вас…
В комнате воцаряется мёртвая тишина.
Мама замерла, сестра Лена опустила голову, тётя Галя и тётя Клава, дядькина супруга, напряглись…
– Залил шары, – сурово одёргивает Клавдия супруга. – Ты что мелешь!
Дядя Миша оскалился… – у меня хорошая зрительная память – назвать его гримасу улыбкой не позволяет мне врождённое чувство формы.
Информация за столом была подана так неожиданно, что азъ грешный целиком её не воспринял. Помню ощущение какой-то неловкости, не более… Я вообще на слова мало обращаю внимания, чаще пропускаю их мимо ушей. Елизавета, как она – спустя годы – мне рассказывала, «хотела в тот момент встать и уйти», но сдержалась.
Ретроспективно вырисовывается неприглядная картина.