Шрифт:
Лялька сотварила дракона из молока. У нее это легко выходит: глянет по-хитрому, с прищуром, сморкнется с левой ноздри и нате. Выползает.
– Жирное, - заметила Лялька, придирчиво разглядывая чешую.
– Вишь, сливкой отливает. Не как у Бязеньки, но лучше Рыжухиного.
Дракон, выбравшись на край ведра, фыркал, вылизывался, плюхал крыльями - молочная пенка на тонких косточках - да ловил покатым глазом свое отражение. А рассыпаться не думал. До вечеру, небось, протянет. А может и дальше.
– Не лезь!
–
– Укусит.
Не укуса она боится - дракон-то беззубый, и панцирь у него мягонький, сливочно-масляный - а того, что измажет Марьяш белую чешую, помнет, а то и вовсе рас-сотварит.
С него, каженного, станется.
Крылья пламени распростерлись над городом. Загудел обожженный воздух, зашипели облака, откатываясь на край небосвода, огрызнулись молнией.
– Быть!
Качнулись зябким светом крыши, вот-вот полыхнут от жара, не дожидаясь настоящей атаки.
– Быть!!
Вывернулись жгутом облака, вытянулись. И вот уже наливается грозовой чернотой шея, пробиваются кости-молнии сквозь полотно крыльев, прорастает громом рык.
– Быть!!!
Воют небеса...
Драконы в деревне жили всегда. Прятались в молоке и травяных настоях, в мехах с зерном и легкой, пышной мукою. Вили гнезда в осклизлом мельничном колесе и глиняных домнах дядь-Иваровой кузни. Носились по полям, распугивая воем птичьи стаи, и шумно, с фырканьем, купались в реке, выплескивая на берег рыбу.
Драконы нравились людям. А люди нравились драконам.
Люди, но не Марьяш.
– Ты просто глядеть не умеешь, - Лялька оседлала ветку старой липы и теперь, глядя на свое отражение в воде, корчила рожи, пугая и пугаясь.
– Ты впрямку все, а надо сбоку.
Скосила глаза на нос, показывая. Марьяш повторил, хоть и знал - бесполезно. И на нос косил, и вбок, и заклеивал листом лопуха, в котором загодя дырку проколупвал. Ничегошеньки!
Мертвым оставалось молоко. Не шевелилась мука. Не отзывался огонь в печи и даже земля, жирная, мамкой со старого погосту принесенная, оставалась просто землею.
– А... а хочешь, на вот, - сняв дракона с плеча, Лялька кинула его Марьяшу на колени. И эта ее доброта комом в горле застряла. Жалеют ущербненького? А ему жалости не надо!
– Не надо!
Марьяш спихнул слабо вякающего дракона на ветку и скатился вниз, в мутную, отяжелелую водорослями воду.
– Дурень!
– крикнула сверху Лялька.
– В одеже! Мамка заругает!
А пускай.
Зеленое крыло прогнулось под весом корабля, захрустели кости, затрещала плоть, выступила кровью белая пена. Но дракон лишь заурчал и перекатил судно на хребет.
– Быть!
Море ложилось под киль, благодарно целовало подпорки-весла, а когда дотягивалось, то и бедра золоченой нимфы, уснувшей на носу.
–
Слева мелькнули клыки рифов и белый откос берега, сплошь усыпанного катышками мидий. Справа вода почернела, а впереди морская зелень слилась с небесной синевой.
– Быть!!!
Хлопнули паруса, принимая первую волну ветра.
Хряснул топор об колоду, высекая мелкую щепу. Куриная голова на травку скатилось, а тело, зазевавшимся Марьяшем выпущенное, побежало по двору, спотыкаясь и брызгая кровью.
– Держи! Держи! От окаянный!
– кричала мамка.
Марьяш кинулся было за курой и замер. На травинке повисла, переливаясь нарядным алым, капелька крови. Почему именно эта? Марьяш не знал, просто вдруг понял, что сейчас... вот-вот сейчас... да, именно сейчас произойдет нечто.
Капля вспучилась, растягиваясь до пузыря, который треснул и развалился парой бурых стрекозиных крыл, между которыми покачивалась на ниточке-шее пушинка-голова.
– Ой, - сказал Марьяш, падая на колени и протягивая дракону палец. И зажмурился от счастья: получилось!
– Кровь, значит? Любопытно, весьма любопытно.
Брюхастый дед сунул в глаз синее стеклышко и поманил пальцем:
– Подойди, мальчик. Не бойся.
– Я и не боюсь, - соврал Марьяш, бочком шагнув к деду. Сердце колотилось, суровый отцов взгляд жег спину, а в ушах еще стояли материны причитания: не хотела пускать.
Дед же оглядел Марьяша с макушки до босых пяток, вынул потемневшее стеклышко и протянул.
– Уровень не ниже третьего. Но специфика доминирующей субстанции внушает... некоторые сомнения. Однако я, пожалуй, возьмусь. Три монеты.
– Пять, - жестко сказал отец.
– Или мы уходим.
Сошлись на четырех, половина медью.
Земля вздыбилась, плюнула каменной крошкой, кинулась желтой непереваренной костью и замерла.
– Быть!
Ширились края рваной раны. Ворочалась земляная тварь, подкидывая горсть за горстью уже не серую мешаную с камнями труху, но жидковатую глину. Хлопали усталые крылья, вторили им дробный перестук лопат по ту сторону вала.
– Быть!!
Мелькают когти, пасти, хвосты. Дерут землю, тянут линию-дугу вокруг города новорожденного, имя которому...
– Быть!!!
Со звоном лопаются глубинные жилы, выблевывая в ров рыжую муть воды.
На третий год случилась война. Кто был виноват? Кто был прав? Марьяш не знал. Он стоял на городской стене вместе с остальными недоучками да глядел, как работают мастера.
Кипело небо. Пылала река. Стонала земля, одну за другой выпуская тварей, и одну за другой их проглатывая. Дымом тянуло, паленой плотью, а после вдруг улеглось все. Только колокол на ратуше зашелся звоном.